ДАНИИЛ АНДРЕЕВ

Даниил Леонидович Aндреев (1906–1959) – духовидец, поэт, прозаик и мыслитель, чьи сочинения, опубликованные лишь через десятилетия после его смерти, заняли заметное место в русской культуре. Более всего он известен как автор мистического сочинения «Роза Мира».

Творческий склад личности Д. Андреева отчетливо выявился еще в детстве: сохранилась школьная тетрадка, когда ему было 10-12 лет, она заполнена стихами и поэтической межпланетной эпопеей.

Указывая на поэтичность его творчества в целом, жена Алла Андреева, пишет: «Даниил Андреев не только в стихах и поэмах, но и в прозаической “Розе Мира” – поэт, а не философ. Он поэт в древнем значении этого понятия, где мысль, слово, чувство, музыка... слиты в единое явление».

Эпический мотив слышится у Андреева очень часто, и не только в поэмах, но и в кратких стихотворениях. Поэт слышит музыку времени, дышит в ее ритме. Демоническая сущность века, тираническое давление его чувствовалось Даниилом Андреевым особенно сильно, и выражается в его творчестве зримым, материальным напряжением и перенапряжением стиха.

Даниилу Андрееву равно видны свет и тьма, и, погружаясь во мрак, он продолжает и видеть свет, и излучать его. Подтверждение тому не только стихотворения, созданные им по мотивам видений высших миров, но и его лирика, которая поражает разнообразием тем, образов и мелодий.

Величие поэта – в удивительной способности к перевоплощению, к восприятию далекого, чужого, которое, пройдя через огонь души поэта, становится родным. И сам он, пролетая в очистительном пламени вдохновения, начинает принадлежать Воспетому.

ПРОПУЛК

В коловращении
неостанавливающихся
машин,
В подспудном тлении
всечеловеческого
пожара,
Я чую отзвуки
тупо ворочающихся
пучин
В недорасплавившейся
утробе
земного шара.

Им параллельные, но материальнейшие миры
Есть,
недоступные
ни для религий,
ни для художеств;
Миры — страдалища:
в них опрокидываются
до поры
Кто был растлителями
и палачами
народных множеств.

Спускаюсь кратером
инфрафизическим, —
и предо мной
Глубины пучатся — но не чугунною
и не железной —
Нездешней массою
и невычерчиваемой длиной,
То выгибающеюся,
то проваливающеюся
бездной.

Полурасплющенные
уже не схватываются
за край;
Не вопиют уже
ни богохульства
и ни осанну…
Для магм бушующих
именование —
УКАРВАЙР:
Другого нет
и не предназначено
их океану.

Под его тяжестью
ярится сдавливаемое Дно —
Обитель страшная
и невозможнейшая
из невозможных…
Что в этом каменнейшем
из мучилищ
заключено?
Кому из собственников
этих дьявольских
подорожных?

И мой вожатый,
мой охранитель,
мой светлый маг
По всем расщелинам, подземным скважинам и закоулкам
Чуть произносит мне:
— Сверхтяжелую толщу магм
На языке Синклита Мира
зовут ПРОПУЛКОМ.
1945

¤ ¤ ¤

Другие твердят о сегодняшнем дне.
Пусть! Пусть!
У каждого тлеет — там, в глубине —
Таинственнейшая грусть.

Про всенародное наше Вчера,
Про древность я говорю;
Про вечность; про эти вот вечера,
Про эту зарю;

Про вызревающее в борозде,
Взрыхленной плугом эпох,
Семя, подобное тихой звезде,
Но солнечное, как бог.

Не заговорщик я, не бандит, —
Я вестник другого дня.
А тех, кто сегодняшнему кадит —
Достаточно без меня.
1949

СТАНСЫ

Над каждым городом-колоссом
Миры клубятся бурной мглой:
Числа нет хорам стоголосым
И токам жизни — слой сквозь слой.

Не ночью, в смене грез безумной,
Не в рваных снах, не во хмелю,
Но в полдень ясный, трезвый, шумный
Их хаос плещущий ловлю.

Сквозь круг стихий, сквозь души зданий,
Сквозь сонмы тех, кто был людьми,
Глаза чудовищных созданий
Сторожким взором восприми.

Осмелься!.. Уж старинный демон
Воочью виден сквозь прорыв:
Надвинул конус тьмы, как шлем он,
Лицо бушующее скрыв.

Он опьянен нездешней властью
И жаждой, режущей как нож, —
Такою мукой, гневом, страстью,
Что взор ты с гневом отвернешь.

На битву с ним спешат другие:
Их взлет разящ и величав,
Смысл их деяний — литургия
Нам непонятных сил и прав.

Венцом касаясь небосвода,
Едва очерчен впереди
Великий дух — творец народа
С чертогом солнечным в груди.

Паря вне мира числ и меры,
Слои вселенных озарив,
Луч Мировая Сальватэрра
Вжигает в нас, как новый миф.

И где невластен даже гений
В часы пророческого сна,
Теряется в смерчах видений
Взор, не сумев коснуться дна.
1949

¤ ¤ ¤

Выходила из жгучей Гашшарвы,
Из подземной клокочущей прорвы, —
И запомнили русский пожар вы —
Не последний пожар и не первый:

Пламена, пожиравшие срубы,
Времена, воздвигавшие дыбы,
Дым усобиц, и грустные требы,
И на кладбищах — гробы и гробы.

На изнанке любого народа
Ей подобная есть демоница,
И пред мощью их лютого рода
Только верный Добру не склонится.

Но черней, чем мертвецкие фуры,
И грозней, чем геенские своры,
Вкруг Земли есть кромешная сфера
Всемогущего там Люцифера.

Наклонись же над иероглифом,
К зашифрованным наглухо строфам,
Приглядись — кто клубится за мифом,
Кто влечет к мировым катастрофам.

Никогда не блистали воочью
Никакой человеческой расе,
Но заблещут грядущею ночью
Очи женской его ипостаси.

Распадутся исконные формы,
Расползутся железные фермы,
Чуть блеснет им, как адские горны,
Взор великой блудницы — Фокермы.

Я кричу, — но лишь траурным лунам
Внятен крик мой по темным долинам,
Лишь ветрам заунывным по склонам,
Только Фаустам
и Магдалинам.
1949

¤ ¤ ¤

Из года в год, в густом саду
Растить жасмин и резеду,
Творить сказанья,
Весёлых школьников уча
Пить из журчащего ключа
Любви и знанья.
В часы уроков иль игры
Им раскрывая, как дары,
Свет, воду, воздух,
Учить их — через плоть стихий
Дать впуск лучам иерархий
В наш труд, в наш отдых.
Чтоб крепкой кожей рук и ног
Алмазы рос, пески дорог
Они любили.
Союз с землёю восприняв
В прикосновенье мхов и трав
Снегов и пыли.
На отмелях и у костра,
Когда зеркальны вечера
И благи воды,
Их посвящать в живой язык
Рек и созвездий — шелест книг
И рун природы.
Культур могучих полнотой
Объять их разум — золотой
Звучащей сферой,
Сквозь ритм поэм и звон сонат
Вводя их в древний, юный сад
Искусств и веры.
Роднить их замыслы с мечтой
Народа русского — с крутой
Тропой к зениту,
Раскрыв их творческие сны
Великим гениям страны,
Её Синклиту.
Познаньем мысль их истончив,
Вести всё дальше — в мощный миф
Грядущей эры,
Сходящих днесь в тебя, в меня —
Во всех носителей огня
Всемирной Веры.
Во всех культурах указав
Тех, кто в предчувствиях был прав,
Моих соверцев, —
Готовить к подвигу борцов,
Храмосоздателей, творцов
И страстотерпцев.
Чтоб каждый понял: суждено
Ему не пасмурное дно,
Где тлеют глухо,
Не участь сорняка в степи, —
Но огненосцем стать в цепи
Святого Духа.
1950

¤ ¤ ¤

Не мнишь ли ты, что эгоизм и страх
Пустынников в трущобу уводили?
Кто б ни был прав, но в ангельских мирах
Дивятся лучшие их неприметной силе.

Нет, не забыл я страшные века,
Гнетущий пласт нужды, законов, быта,
Куда людская жгучая тоска
Была судьбой, как семя в прах, зарыта.

Когда от битв дымился каждый дол,
Когда бедой грозились злые дали,
Одни лишь схимники свой наивысший долг
Своею жизнью молча утверждали.

Хмель естества дотла испепелив,
Приняв в народе имя страстотерпцев,
Страданье твари — птиц, людей и нив
Они впитали целокупным сердцем.

Ушкуйник, смерд, боярин и купец
Их, как владык таинственных, просили
Внести за них сокровище в ларец —
В незримый Кремль, в небесный Град России.

За грех царей, за буйства пьяных сел,
За кривду войн, за распри, за разруху,
Они за нас — за всех, за вся, за всё —
Несли страду и горький подвиг духа. —

В наш поздний век — кто смеет на Руси
Измерить мощь молитвы их смиренной,
Кто изъяснит, чья помощь в небеси
Её хранит над самою геенной?

Нет боле чуда? — Ложь! — Есть чудеса,
Я каждый миг их отголоскам внемлю,
Есть внутренний затвор, скиты, леса,
Есть тайные предстатели за землю.

Пусть многогранней стала вера их
И больше струй вмещает гибкий догмат,
Но древний дух всё так же твёрд и тих,
Необорим и грузом бед не согнут.
1950

БИБЛИОТЕКА

Я любил вечерами
Слушать с хоров ажурных
Исполинского зала
В молчаливое дворце
Тихий свет абажуров,
Россыпь мягких опалов, —
И, как в сумрачной раме,
Блик на каждом лице.

Это думы гигантов
Моей гордой планеты
Тихо-тихо текли там
В разум токами сил;
Этим светом, разлитым
По немым фолиантам,
Я, как лучшим заветом,
Как мечтой, дорожил.

И я видел, как жаждой
Мирового познанья
Поднимается каждый
Предназначенной всем
Крутизною — по цифрам
И отточенным граням,
По разгаданным шифрам
Строгих философем.

А вверху, за порогом
Многоярусной башни,
Дремлют свято и строго
Странной жизнью своей
В стеллажах застекленных,
Точно в бороздах пашни,
Спящих образов зерна
И кристаллы идей.

Неподсудны тиранам,
Неподвластны лемурам,
Они страннику станут
Цепью огненных вех;
Это — вечно творимый
Космос метакультуры,
Духовидцами зримый,
Но объемлющий всех;

Это — сущий над нами
Выше стран и отечеств,
Ярко-белый, как пламя,
Ледяной, как зима,
Обнимающий купно
Смену всех человечеств,
Мерно дышащий купол
Мирового Ума.

И душа замирает
От предчувствий полета
У последнего края,
Где лишь небо вдали,
Как от солнечных бликов
В разреженных высотах
На сверкающих пиках
Эверестов земли.
1950

ОБСЕРВАТОРИЯ. ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ

Перед взором Стожар —
бестелесным, безгневным, безбурным —
Даже смертный конец
не осудишь и не укоришь…
Фомальгаутом дрожа,
золотясь желтоватым Сатурном,
Ночь горящий венец
вознесла над уступами крыш.

Время — звучный гигант,
нисходящий с вершин Зодиака, —
В строй сосчитанных квант
преломляется кварцем часов,
Чтобы дробно, как пульс,
лампы Круглого Зала из мрака
Наплывали на пульт
чередой световых островов.

С мягким шорохом свод
и рефрактор плывут на шарнирах,
Неотступно следя
в глухо-черных пространствах звезду:
Будто слышится ход
струнным звоном звучащего мира,
Будто мерно гудят
колесницы по черному льду.

Это — рокот орбит,
что скользят, тишины не затронув;
Это — гул цефеид,
меж созвездий летящих в карьер;
То — на дне вещества
несмолкающий свист электронов,
Невместимый в слова,
но вмещаемый в строгий промер.

И навстречу встает,
как виденье в магическом круге,
Воплощенный полет —
ослепительнейшая мечта —
Золотая спираль
за кольцом галактической вьюги,
Будто райская даль —
белым заревом вся залита.

Будто стал веществом —
белым сердцем в ее средоточье —
Лицезримым Добром —
сам творящий материю Свет;
Будто сорван покров,
и, немея, ты видишь воочью
Созиданье миров,
и созвездий, и солнц, и планет.

Вот он, явный трансмиф,
глубочайшая правда творенья!
Совершенный зенит,
довременных глубин синева!..
И, дыханье стеснив,
дрожь безмолвного благоговенья
Жар души холодит
у отверзтых ворот Божества.
1950

¤ ¤ ¤

Если б с древней громады
Пробудившимся взором
Ты окинул тогда окоём —
Где черты, по которым
Облик стольного града
Узнаём?

Над золою пожарищ
Будто мчались не годы,
Но века протекли и века.
И, как старый товарищ,
Льет по-прежнему воды
Лишь река.

Взлет венцов незнакомых
И свободные вздохи
Этих форм ты б понять не сумел:
В их зубцах и изломах
Пафос чуждой эпохи
Онемел.

Уподобился город
Золотым полукругам
Изукрашенных к празднеству гор, —
Мирный, светлый и гордый,
Будто Севера с Югом
Разговор.

Поразился б прохожий,
Сын советского века,
Ритуальностью шествий и зал:
Это — новая Мекка,
Ее камни дух Божий
Пронизал.

И совсем непонятны
Были б странные речи,
Действа, игрища, таинства, хор…
И лишь пестрые пятна
Новых эр человечества
Отразил бы растерянный взор.
1950

ИРУДРАНА

В будни, в удушливый зной,
В сон,
В медленный труд рыбаков,
Чей-то безумный, хмельной
Сонм
Рушится из облаков.

С хохотом перебежав
Пруд,
В пыль опрокинув скирды,
Вихри, гудя и визжа,
Гнут
Вербы до мутной воды.

Учетверяя шальной
Гвалт
Бросившихся на крыльцо,
Шумный, разгульный, косой
Шквал
Ливнем ударил в лицо.

Те, что рванулись крепить
Стог,
Мачты, комбайны, омет,
Выхвачены из цепи —
С ног
Сшиблены в водоворот.

В хатах старухи дрожат,
Знать
Смея одно: — Пронеси,
Хоть отврати от нас град,
Мать,
Сущая на небеси!..

В трепете огненных дуг
Свод…
Цели не ведая сам,
Нечеловеческий дух
Льет
Мощь свою по небесам.

Плещущих иерархий
Там
Грохот и радостный гул:
Кто-то устами стихий
К нам
С дикой любовью прильнул;

Застит завесой дождя,
Рвет,
Воздухом душит живым,
Семенем молний сходя,
Жжет,
Пламенен, как серафим!

Не серафим, не Перун —
Нет!
То — Ирудрана! То слой,
Чью высоту ни колдун
Лет
Древних не знал над собой,

Ни мудрецы наших дней,
Мир
Лишь по краям изучив,
Ни в полумраке церквей
Клир,
Пестуя собственный миф.

То стихиали грозы,
Тьмы,
Света — живят окоем;
Их громоносный язык
Мы
Только теперь познаем;

Их дружелюбную мощь
Хор
Славить придет на луга,
В тень расколдованных рощ,
В бор,
В поле и на берега!..

Внуки сумеют любить
Мир,
Грудью к стихиям припасть,
С богослужением слить
Пир,
Страстью ответить на страсть

Правнук! Ты выйдешь под сень
Их,
К солнечному бытию,
Вспомни же в праздничный день
Стих —
Давнюю песню мою.
1950

ИЕРАРХИЯ

Ждало бесплодно человечество,
Что с древних кафедр и амвонов
Из уст помазанного жречества
Прольется творческий глагол.
Все церкви мира — лишь хранители
Заветов старых и канонов;
От их померкнувших обителей
Творящий Логос отошел.

Он зазвучит из недр столетия,
Из катакомб, с пожарищ дымных,
Из страшных тюрем лихолетия,
По сотрясенным городам;
Он зазвучит, как власть имеющий,
В философемах, красках, гимнах,
Как вешний ветер, вестью веющий
По растопляющимся льдинам.

И будут ли гонцы помазаны
Епископом в старинном храме
Перед свечами и алмазами
На подвиг, творчество и труд?
Иль свыше волю непреклонную,
Они в себе услышат сами,
И сами участь обреченную,
Как долг и право, изберут?

Но, души страстные и жаркие,
Они пройдут из рода в роды
Творцами новой иерархии,
Чей золотой конец вдали
Святой гигант, нерукотворною
Блистая митрой, держит строго
В другом эоне — по ту сторону
Преображенья всей земли.
1950

ГЕНИИ

Пред лицом колоннад
Росси
И Растреллиевых дворцов,
Кто из нас небеса спросит
О загробной судьбе творцов?

Как рожденный слепым калека,
Презирающий всех, кто зряч,
Усмехнется рассудок века —
Знанья собственного палач.

Но умолкнут кругом
битвы,
И ясней засквозит
нам
Храм, что строит теперь
Витберг —
В запредельном Кремле
храм.
Из светящихся ткут туманов
Там сторадужный свод
те,
С кем титан Александр Иванов
Дружит в ангельской высоте.

Все картины — лишь холст рубищ,
Если ты
чуть проник
в строй
Тех миров, где творит
Врубель,
Водит кистью луча Крамской.

Может быть, только взор
внуков
Глянет в купол, где нет
дна,
Где поет океан
звуков —
Труд нездешний Бородина.

Но теперь мы еще
глухи,
Не вмещая умом простым
Тех высот, что сейчас
в духе
Воздвигаются Львом Толстым.

Каждый алчущий повстречает
Тех, кем полог культур
ткан,
Но блажен, кто при жизни чает
Синь и золото
иных
стран.
1951

ЕЁ ГОЛОС

— Не пробуй разъять изощренною мыслью
Мой двойственный образ: в нём солнце и тьма.
Своих отражений сама не исчислю.
Покорных созвездий не помню сама.

Дремала я встарь на высотах нетленных,
Над волнами бурных и плавных времён,
Где струнные хоры летящих вселенных
Баюкали мой упоительный сон.

Но вот зазвенел, как молящая лира,
Из пропасти смутной мерцая вдали,
Мне голос таинственный вашего мира,
Призыв славословящий вашей земли.

И я отстранила мечи Ориона,
Сверкавшие стражами в мой эмпирей,
Я бурей сошла от небесного трона
Для славы другой — и других алтарей.

Приди же. Я здесь… Не мирское познанье —
Премудрость геенны вручу тебе я
В блаженном покое на дне мирозданья,
Глубоко под распрями волн бытия.

Я — та же для всех, кто последней победой
Убийством души погасил свою высь…
Приди же! Я здесь! Мой напиток изведай,
Глубинами чёрных зеркал насладись.
1951

¤ ¤ ¤

Видно в раскрытые окна веры,
Как над землею, мчась как дым,
Всадники
апокалиптической эры
Следуют
один за другим.

И, зачинаясь в метакультуре,
Рушась в эмпирику, как водопад,
Слышен все четче
в музыке бури
Нечеловеческий
ритм
и лад.

И все яснее
в плаче стихии,
В знаках смещающихся времен,
Как этим шквалом
разум России
До вековых корней потрясен.

Будут года: ни берлог, ни закута.
Стынь, всероссийская полночь, стынь:
Ветры, убийственные, как цикута,
Веют
из радиоактивных пустынь.

В гное побоищ, на пепле торжищ,
Стынь, одичалая полночь, стынь!
Ты лишь одна из сердец исторгнешь
Плач о предательстве
всех святынь.

Невысветлимый сумрак бесславья
Пал на криницы старинных лет:
Брошенный в прах потир православья
Опустошен
и вина в нем нет.

Только неумирающим зовом
Плачут акафисты и псалмы;
Только сереют минутным кровом
Призраки сект
в пустынях зимы.

Цикл завершен, — истощился, — прожит.
Стынь, непроглядная полночь, стынь…
Город гортанные говоры множит:
В залах — английский,
в храмах — латынь.

А из развалины миродержавной,
Нерукотворным шелком шурша,
На пепелище выходит Навна —
Освобожденная наша Душа.
1951

¤ ¤ ¤

Сумрачные скалы Галилеи,
Зноями обугленные впрах…
По долинам — тонкие лилеи
Да стада в синеющих горах.

Странный вечер… Край Ерусалима,
Тихий дом. Двенадцать человек.
И Она: слышна еще и зрима,
Как в ладье, отчалившей навек.

Не ладья — но нищенское ложе.
Не волна — кончина в злом краю.
С каждым мигом призрачней и строже
Лик, сходя в нездешнюю струю,

Просветляется, лучится, тает,
Опрозрачнивается, как хрусталь,
И сквозь лик мерцает и блистает
Смертными невиданная даль.

Он сошел. Он здесь! Он вводит Матерь
На пройденную лишь Им тропу:
Ляжет, как синеющая скатерть,
Мир под невесомую стопу.

Песнею архангелов стихирной
Вечер озаряется, как храм,
И ступени лестницы всемирной
Тихо разверзаются глазам.

Больше нет того, что было тленно:
Завершится ход святых минут —
И ученики, склонив колена,
К ложу опустевшему прильнут.
1952

¤ ¤ ¤

Мы на завтрашний день
негодуем, и плачем, и ропщем.
Да, он крут, он кровав —
день побоищ, день бурь и суда.
Но он дверь, он ступень
между будущим братством всеобщим
И гордыней держав,
разрушающихся навсегда.
Послезавтрашний день —
точно пустоши после потопа:
Станем прочно стопой
мы на грунт этих новых веков,
И воздвигнется сень
небывалых содружеств Европы,
Всеобъемлющий строй
единящихся материков.
Но я вижу другой —
день далекий, преемственно третий,
Он ничем не замглен,
он не знает ни войн, ни разрух;
Он лазурной дугой
голубеет в исходе столетья,
И к нему устремлен,
лишь о нем пламенеет мой дух.
Прорастание сморщенных,
ныне зимующих всходов,
Теплый ветер, как май,
всякий год — и звучней, и полней…
Роза Мира! Сотворчество
всех на земле сверхнародов!
О, гряди! поспешай!
уврачуй! расцветай! пламеней!
1952

¤ ¤ ¤

Девятнадцать веков восхожденья
На лазурный, наивысший причал,
От земли заслоненный кажденьем
Серафимов, Господств и Начал;

Девятнадцать веков просветленья
Истонченных телесных убранств
Ее духа — все чище, нетленней,
На высотах тончайших пространств:

Тех, откуда грядут демиурги
Сверхнародов, культур и эпох,
И откуда мир Реи и Дурги —
Как туман, что слоится у ног.

Девятнадцать веков созиданья
Омофора пресветлой любви,
Обороны, охраны, — лобзанье
Мира в радугах —
Миру в крови.
1953

¤ ¤ ¤

Я мог бы рассказывать без конца
О тех неизбежных днях,
О праздниках солнечных тех времен,
О храмах и культе том;
О бого-сотворчестве; об ином,
Прекраснейшем ритме дней;
О дивных верградах — до облаков
Воздвигнутых по городам
На радость людям, — как водоем
Духовности и красоты.
Но страшно мне — весомостью слов
Загаданное спугнуть,
Прогнать воздушные существа,
Плетущие эту ткань,
Тончайший фарфор предсказанных дней
Разбить неловкой рукой.
1953

¤ ¤ ¤

То цветущими вишнями,
То ажурными башнями
Упованье народов от земли вознося,
Над просторами вешними,
Городами и пашнями
Вся блистает нетленная, — белоснежная вся.

Ей опорами нежными,
Кружевами подножными
Служат узкие шпили церквей,
С кораблей уплывающих
Ave Mater тоскующих
К Ней доносит морской тиховей.

Кто падет иль оступится,
Кто скорбит иль отчается,
Кто обидится хмурой судьбой —
Всем благая Заступница,
Пресвятая Печальница,
Всем Защитница в час роковой.

В каменистой Кастилии,
В кипарисовой Умбрии,
И в Тироле, и в бедной Литве
Дева-Матерь, как лилия,
Тихо светится в сумраке,
Серебрится звездой в синеве.

Исходила, незримая,
Тюрьма, плахи, побоища,
Персть кровавую бранных полей, —
Защити, Всехвалимая,
В темном сердце сокровище,
Росы духа на судьбы пролей.
1954

¤ ¤ ¤

Не ради звонкой красоты,
Как, может быть, подумал ты,
Не блеска ради
Ввожу я новые слова,
Так странно зримые сперва
Вот здесь, в тетради.

В словах испытанных — уют.
Но в старые мехи не льют
Вина младого.
Понятьям новым — новый знак
Обязан дать поэт и маг,
Искатель слова.

Нет, я из книг их не беру.
Они подсказаны перу
Златыми снами.
Они — оттуда, где звенят
Миры других координат,
Соседних с нами.
1955

ОЛИРНА

Когда закончишь ты вот этот крошечный
Отрезок вьющейся в мирах дороги,
Не жди кромешной тьмы заокошечной:
Миры — бесчисленны
и тропы многи.

Одни — замедливают в благополучинах,
А те — затериваются в круговерти;
Лишь одного бы ты на всех излучинах
Искал напрасно:
последней смерти.

В старинных сказках о бесах, ангелах
Есть нестареющие зерна истин,
И постепенно, при новых факелах,
Мы и просеем их
и очистим.

Ах, поскорей бы наука медленная
Доволочилась до этой правды!..
… Сначала ляжет страна приветливая,
Тебя приемлющая,
если прав ты.

Она похожа на даль знакомую,
Ярко-зеленую и золотую,
Чтоб ты почувствовал: — Боже! дома я! —
И не пожаловался бы:
— Тоскую… —

Там встречи с близкими, беседы дивные,
Не омраченные житейской мглою;
Там, под созвездиями переливными,
Ты подготовишься
к иному слою.

Неумирающее эфиро-тело
Там совершенствуется работой мирной,
И ту начальнейшую пристань белую,
Злато-зеленую,
зовут
Олирной.
1955

ГРИДРУТТВА

Но выше всех метакультур, объяв
Их города в прозрачную округлость,
Блистает сфера безграничных прав —
Чертог взошедших в белизну и мудрость.

От высочайших творческих миров,
Где бодрствуют иерархии сами,
Его отъемлет купол, свод, покров,
Как беломраморными небесами.

Но свет богов, но воля их и труд,
Блистающие, как эфиро-море,
Царят и плещут, дышат и поют
В его могучем внутреннем просторе.

И здесь для горних и для дольних стран,
Для параллельно-разных человечеств,
Молясь, творят миродержавный план
Вожди священств и просветленных жречеств.

Они прошли по тем камням, что мы,
Сквозь тот же зной и те же злые вьюги,
И больше нет опоры духу тьмы
В их благостно беседующем круге.
1955

¤ ¤ ¤

Предчувствую
небывалые храмы,
Полные мягко-лазурной мглой,
Звездный Праобраз Прекрасной Дамы
Над просветляемой духом Землей.

В сердце глядит заалтарный розарий,
Радуга окон дрожит на полу, —
Сердце ликует,
в каждом ударе
Все изливаясь
только в хвалу.

Слушаю,
ниц преклонясь у порога,
Хор Вседержительнице,
Деве Дев, —
Светлых священнослужительниц
строгий,
В купол вздымающийся напев:

Той,
к Чьим стопам, славословя и рея,
Преображаемые льются миры,
Той, что превыше кругов эмпирея,
Друга теплее,
ближе сестры;

Той, Кем пронизаны иерархИи,
Той, Кем святится вся вышина,
Той, что бездонным сердцем Марии
Непостигаемо отражена.
1955

ИРОЛЬН

Преисполнено света и звона,
Устремилось в простор бытия,
Отделяясь от Отчего лона,
Мое Богом творимое Я.

Я увидел спирали златые
И фонтаны поющих комет,
Неимоверные иерархии,
Точно сам коронованный Свет;

И гигантов, чье имя, как пламя,
Не помыслить, не произнести:
Между грозными чьими очами
Для тебя — миллион лет пути…

Островами в бескрайней лазури
Промелькнули Денеб и Арктур,
Вихри пламенных творчеств и бури
Созидавшихся там брамфатур.

Но, в дрожащем своем ореоле
Пламенея вдали, как пожар,
Первым поприщем творческой воли
Призывал меня Шаданакар.

И, падучей звездой рассекая
Внешних сфер лучезарный черед,
Я замедлил у Среднего Рая
Мою волю,
мой спуск,
мой полет.

Был ликующим, праздничным, вольным,
Как сверканье ста солнц на реке,
Этот мир, что зовется Ирольном
На таинственнейшем языке.

Там, над сменой моих новоселий,
Над рожденьями форм надстоя,
Пребывает и блещет доселе
Мое богосыновнее Я;

И мое — и твое — и любого,
Чья душа — только малый ковчег;
Всех, чью суть оторочило слово
Ослепительное: человек.
1955

ГОТИМНА

Садом Судеб Высоких значится
Этот слой
в словаре миров,
И, о нем помышляя, плачутся
От бессилья
созвучья строф.

Даймон милый! Ведь нет сравнения,
Нету символов,
ритма нет —
Из обителей Просветления,
Отражающих звук и свет.

Но не брошу я
провозвестия,
Миф молчаньем не заглушу:
Семя истины
в мир,
как есть оно —
В полуобразах —
проношу.

Вот — Готимна благоухающая,
Не Земля
и не Небеса.
Исполинских цветов вздыхающих
Наклоняющиеся
леса;

Речью сладостной,
чуть щебечущей;
Каждый — братом нам стать готов,
А меж ними
зияет блещущая
Даль сквозь даль —
девяти цветов:

Не семи —
девяти ликующих,
Из которых мы знаем семь,
Семь прекрасных,
едва проструивающихся
В нашу плотную, злую темь.

Садом Судеб Высоких кличется
Слой Готимны,
взойдя куда,
Больше дух наш не обезличится
Маловерием
Никогда.

Здесь раздваивается восхождение:
Тропка,
узенькая как шнур,
Кажет праведнику
или гению
Путь к вершинам
метакультур.

Спуск обратно, на землю дольнюю,
Может даться
другой душе,
Ноша подвига добровольного
В стольном граде
иль в шалаше.

И пройдет он —
псалмами, рухами
Или гимном святой борьбы,
К нам, помазан в Готимне духами,
Вольный пленник
своей судьбы.
1955

МАНИКУ

Семью домового из хат
вон
выжили,
На них клеветали ханжа
и поп…
Хвостат ли и сероват
он,
рыжий ли —
Бедняжка забился, дрожа,
в сугроб.

А как прижилась их душа
к нам
сызмальства,
Как жались в чуланчик, в испод,
в печи,
Выглядывали, вороша
хлам:
— Сыты ль вы?
И цыкали бесу невзгод:
— Молчи!

Утащат порой кочергу,
шнай,
тряпочку,
Хозяева рыщут кругом,
Везде,
А эти — в щели ни гугу:
знай,
лапочку
Сосут, ухмыляясь тишком
беде.

А ты не побрезгай платок
свить
жгутиком
И, ножку стола окрутив
узлом,
Приказ им твердить шепотком,
прыть
шутиков
Могущественным очертив
числом.

Как мало им нужно от нас:
чтоб
верили,
Спускали проделки добрей
им с рук…
Заслышат, зато, во дворе ль
топ,
в двери ли —
Уж чуют: то враг их проказ
иль друг.

Приветят гостей, воздадут
честь
страннику,
Усталым шепнут со смешком:
— Приляг!
А имя слоям, где живут,
есть
Манику —
Прозвание малых душков —
миляг.
1955

ЕЩЁ К АФРОДИТЕ ВСЕНАРОДНОЙ

Так вот царица человечества,
Зиждительница бытия!
Быть может, в древних храмах жречество
О ней шептало, смысл тая.

И не её ль дыханье буйное
Поныне разум наш палит,
Когда в легенды тихоструйные
Вплетётся прозвище Лилит_?

Адама тёмная возлюбленная,
Полуэфир, полумечта,
Амфора сумрака, пригубленная
И изъязвившая уста.

Она из края сине-серого
Несёт в отравленной крови
Проклятье — семя Люциферово,
Двойник добра, двойник любви.

Оно в эфирном лоне плавало,
Его и в помыслах не тронь
То — эйцехоре, искра дьявола,
Пожаров будущих огонь.

А если тлеющая кровь её
Воспримет кровь иерархИй,
Чья нам очертит теософия
Лик сына, лютого как змий?
1955

ШАДАНАКАР

Тщетно
о нем создавать теоремы,
Определять
его холод и жар;
И не найдем ни в одном словаре мы,
Что это значит:
Шаданакар.

Это —
вся движущаяся
колесница
Шара земного:
и горы, и дно, —
Все, что творилось,
все, что творится,
И все,
что будет
сотворено.

Царств отошедших
и царств грядущих
Сооруженья, —
их кровь,
их труд;
В пламени магм
и в райских кущах
Все, кто жили,
и все, кто живут:

Люди,
чудовища
и херувимы.
Кондор за облаком,
змей в пыли, —
Все, что незримо,
и все, что зримо
В необозримых
сферах Земли.

Это — она, ее мраки и светы,
Вся многозначность
ее вещества.
Вся целокупность
слоев
планеты,
Цифрою —
двести
сорок
два.

Мерно неся
по звездному морю
Свой просветляемый лик,
свой дар,
Лишь с планетарным Демоном споря,
Движется к Богу
Шаданакар.

Наши галактики, наши созвездья
Полнятся гулом
таких колесниц.
Мчащихся
воинством в белом наезде,
Головокружительной
стаей
птиц.

Их — миллиарды. Их — легионы.
Каждая —
чаша,
и роза,
и шар.
Есть неимоверные, как Орионы…
Только песчинка в них —
Шаданакар.
1955

СОРАДОВАТЕЛЬНИЦЕ МИРА

Во всем, что ласково,
что благосклонно —
Твой, проницающий Землю, свет,
И если шепчем, молясь «Мадонна» —
Сквозь лик Марии
Тебе привет.

Дыханье ль ветра из вешних далей
Лица коснется нежней струи —
В игре блаженствующих
стихиалей
Твоя улыбка,
уста Твои!

Как ясно духу Твое веселье,
Когда на теплом краю морском
Ребячьи ножки промчатся мелью
И золотятся
сырым песком!

Лучатся ль звезды в верховной славе,
В глубинах моря ль цветут цветы —
В их мимолетной, как миг, оправе
Ты, Безначальная,
только Ты!

Как одевает безгрешный иней
Земли тоскующей персть и прах,
Так всепрощающей благостыней
Ложится плат Твой
во всех мирах.

И если сердце полно любовью,
Самоотдачей любви полно —
К Твоих ласкающих рек верховью
Оно восхИщено
и устремлено.

Ты засмеешься — журчат капели,
Поют фонтаны, ручьи во льдах,
И отсвет зыблется
на колыбелях,
Прекрасных зданьях,
стихах,
садах.

Так проницаешь Ты мир вседневный,
Так отражаешься
вновь и вновь
Во всем, что радостно,
что безгневно,
Что окрыленно,
что есть Любовь.
1955

ЭЛЬДОРАДО

Знаю. — Откуда? — Отвечу:
Нет, не душой, не рассудком, —
Чем-то неназванным в речи.
Там, в глубине естества,
Слышу я сладко и жутко
Шум от летящих навстречу
Будущих наших столетий,
Взлета их и торжества.

Внутренний слух обучая
Плещущим этим напевам,
Звонам их, кликам и вздохам,
Темному их языку,
Слышу от края до края
Штормы по дальним эпохам
С громом их, плачем и гневом,
С брызгами на берегу.

С кем говорили однажды
Их голоса ветровые,
Тот разучился покою
Прочной и хмурой земли:
Он — мореплаватель, жаждой
Будущей эры гонимый
И многопарусным строем
Правящий вдаль корабли.

Солнцем другим опалённый,
Омут грядущих мальстремов,
Новых созвездий восходы
Видевший издалека —
Как он поведает сонной
Скудной стране — о народах,
О многоцветных эдемах
Нового материка?

Вот, меж утихших сограждан,
В горнице душного дома,
Он на столе рассыпает
Золото сказочных стран:
Он повествует, как страждал
В зоне пустынь незнакомых,
Как, еле слышно ступая,
Крался в таинственный стан.

Но удивляясь червонцам
С чуждым гербом Эльдорадо,
Станут ли дети и внуки
Сумерками, при огне,
Гладя сожженные солнцем
Эти усталые руки,
О неразысканных кладах
Грезить и плакать во сне?
1955

¤ ¤ ¤

Золотом луговых убранств
Рай я в мечтах цвечу.
Холодом мировых пространств
Гасит мне Бог свечу.

Гасит мне Бог свечу
Сказок и детских вер;
Если же возлечу
К пристани вышних сфер —

Как глубоко внизу
Райский увижу брег,
Радужную синеву
Радостных его рек!

Да, — над Олирной все
Праздничные миры
Зыблются как в росе,
Искрятся как костры;

Но, выше всех пространств,
Чуждые дольних сходств,
Смен или постоянств,
Блещут миры Господств,

Тронов, Властей и Сил —
Миродержавных братств,
Действеннейших светил,
Истиннейших богатств.

Образов не обретет
Бард или трубадур
Вышним мирам, чей лёт —
В небе метакультур.

Льется в подобный слой
С дальних созвездий ветр;
Там — шестимерный строй,
Двадцатицветный спектр.

Даль мировых пространств
Там для очей не та:
Дух, а не блеск убранств!
Дух, а не пустота!

Эти миры — цепь вех
Ввысь, сквозь эдем — эдем,
Долженствованье всех,
Благословенье всем!

Космос перед тобой
Настежь. Так выбирай:
Где же, который слой
Именовать нам Рай?
1955

СВЯТАЯ РОССИЯ

Ее славят предания,
Утверждают прозрения,
Возвещают пророки страны;
В те нездешние здания
По мирам просветления
Проникают порой наши сны.

Там, как жертвенник в облаке —
Очерк плавно творящихся,
Непонятных для нас алтарей;
Стихиалей струящихся
Облегченные облики
Там звенят вместо рек и морей.

Золотою симфонией
Там поют согласованно
Разнозначные струи времен,
И плывут благовония
Из лесов очарованных
В вечера, голубые как лен.

Нет ни трона, ни града там;
Но в верховных селениях
Святорусский блистает Синклит:
По играющим радугам
От свершенья к свершению
Он взошел, он растет, он творит.

О, содружество праведных!
О, сотворчество истинных!
О, сердца, неподвластные Злу!
Сладко ль слушать вам праздничных
Алконостов и сиринов,
Гамаюнов восторг и хвалу?

Среди чудного множества
Мы узрели б знакомые,
Дорогие для русских черты
Тех, кто властью художества
Миру правду искомую
Показал сквозь кристалл Красоты.

Но теперь позади для них
Многоскорбные, длинные
Восхожденья вдоль сумрачных круч:
Сердце бурное высветлившие,
Мудрость горнюю выстрадавшие,
Они сами — как песнь и как луч.

Там и те, чьи деяния —
Спуски в ад и чистилища,
До кромешного их багреца —
Облегчать воздаяние
Всем, кто мук не испил еще
И не в силах испить до конца:

Слать им райские веянья
В огневую агонию,
А живым — высочайший Трансмиф
Приоткрыть в сновидении,
Запредельной гармонией
Тоскованье и скорбь утолив.

Кремль Небес! — Разорвалось бы
Сердце наше кровавое,
Если б внутренний слух уловил
Не моленья, не жалобы —
Хор, бушующий славою
В час явленья им ангельских сил.

Только радость предчувствия
Отражаю в искусстве я,
Хрупким шелком словесным шурша,
Но и этими поисками,
Но и этими отблесками
Озаряются ум и душа.
1956

¤ ¤ ¤

Они молились за многошумное
Племя, бушующее кругом,
За яростных ратников битв безумных,
За грады, разрушенные врагом:

Они молились о крае суровом,
Что выжжен, вытоптан и обнищал;
О скорби, встающей к тучам багровым
Из хижин смердов и огнищан.

Они молились за тех, чьи рубища —
В поту работы, в грязи дорог;
О бражниках по кружалам и гульбищам,
О ворах, вталкиваемых в острог;

О веке буйном, о веке темном,
О горе, легшем на все пути,
О каждом грешном или бездомном
Они твердили: Спаси. Прости!

Они твердили, дотла сжигая
Все то, что бренно в простой душе,
И глухо, медленно жизнь другая
Рождалась в нищенском шалаше.

Их труд был тесен, давящ, как узы,
До поту кровавого и до слез;
Не знают такого страшного груза
Ни зодчий,
ни пахарь,
ни каменотес.

И мощь, растрачиваемую в раздольи
На смены страстные битв и смут,
Они собирали до жгучей боли
В одно средоточье:
в духовный труд.
1957

¤ ¤ ¤

Здесь — уицраор.
Там — уицраор.
Третий, четвертый…
Шесть…
Семь…
Отблески тускло-коричневых аур…

Темь.

Что все былые казни и плахи,
Войны
и самые лютые сны?
Даже Гагтунгр отступает в страхе
Перед зияньем
Третьей войны.

Если земля уподобится тиру,
Что ему в этом закате времен?
Не разрушенья дольнего мира —
Власти над миром
алчет
он.

Высшему сатанинскому знанью
Виден невозместимый обвал
Стран, человечества, мирозданья,
Если б безумец
восторжествовал.

Вот почему волевые спирали
Вкруг уицраоров обвиты;
Вот почему они стиснули, сжали
Демонов великодержавной мечты.

И, как неслыханные стрекозы,
На закругленьях спиралей
уже
Бодрствуют,
будто на гибких лозах,
«Ангелы мрака» настороже.

А по затомисам — рати, рати,
И не вместит человеческий стих
То, что готовится в небе
ради
Всех просветленных
и всех живых.
1958

¤ ¤ ¤

Не как панцирь, броня иль кираса
На груди беспокойного росса,
Но как жизнетворящие росы —
Для народов мерцанье кароссы:
Для тевтонов, славян, печенегов,
Для кибиток, шатров и чертогов,
И для даймонов, и для раруггов —
От вершин до подземных отрогов.

Было раньше любых человечеств,
Раньше всех исторических зодчеств,
То, что брезжит в зерцалах провидчеств,
В отшлифованных гранях пророчеств:
В дни, когда первообразы спали
В пламенах, как в первичной купели,
Ей назначилось Богом — быть строгой
Первоангела первой подругой.
И ступить через этот порог
Не умел искуситель и враг.

Принимали крылатые духи
От нее светотканое тело,
И в любом ее смехе и вздохе
Само небо смеяться хотело.
О, не жегшее пламенем пламя!
Зла и мук не знававшее племя!
Красотою цвело это семя
И звучало Лилит ее имя.

Но творец сатанинского плана
Самозванцем проник в ее лоно.
И страшнее горчайшего плена
Стал ей плод рокового урона.
Человечества, стаи и хоры —
Все содружества Шаданакара
Понесли в себе ждущее кары
Семя дьявольское — эйцехоре.
И подпал, на отчаянье скор,
Мир закону мечей и секир.

И низверглась Лилит из сапфирных
Лучезарных высот светотворных
До геенн планетарных — пурпурных,
Рыжих, бурных, оранжевых, чермных.
Ее двойственный знак неизбежен
Над любым, будь он горд иль ничтожен;
Путь сквозь мир без нее невозможен,
С ней же — горек, извилист, мятежен.

Точно мех рыжеватого тигра,
Ее край — топко душный, как тундра…
На Руси же лицо ее — Дингра,
Дочерь Дня, но рабыня Гагтунгра.
1958

ЗАТОМИСЫ

Есть вершины, где нету боле
Ни британца, ни иудея.
Выше — нету и человека:
Только Божье дитя высот.
Но в судьбе сверхнародов — то ли
Бдит могущественная идея,
То ль в подъеме к Эдему — веха
Каждый царственный сверхнарод.

И над каждым — протуберанцы
Безгреховным цветут весельем,
Ослепительнейшей короной,
Осеняющей всю страну:
Они в солнечном дышат танце,
Они манят из подземелий,
Они кличут к себе на склоны
В осиянную вышину.

Там достигшие высветленья
Строют город неповторимый,
За любовь ли свою, за то ли,
Что оправданы до конца.
И в ночи нам — как откровенье
Слово радужное — затомис,
Что и здесь, и в благой Готимне
Рвется песнею с уст гонца.

Знают странники по дорогам,
Что из смерти многострадальной
Вступит каждый во град эфирный,
Искус творчества завершив.
От затомисов по отрогам
Льется благовест — дальний-дальний,
И сравнимы лишь с горным фирном
Облачения тех вершин.

Сквозь художество и самадхи,
Сквозь наитье и вдохновенье
И брамины, и трубадуры
Прозревали в высоты те,
И нездешним нектаром сладки
До сих пор нам их предваренья,
Лотос каждой метакультуры
В их божественной красоте.
1958

УСНОРМ

Я не знаю — быть может, миллиард миллионов
Соучаствует службам пятимерных пространств?
Сколько воль, досягнувших до небесных аккордов,
Свои души включают
в краски этих убранств?

Но склонился ли вечер для трехмерного мира,
Разгореться ль готова над Энрофом заря —
А в Уснорме за клирами
необъятные клиры
Опускаются,
близятся
к синеве алтаря.

Опускаются клиры, —
Поднимаются хоры
В бестелесном огне;
Льет над строгим их танцем
Многотрубное солнце
Рокот свой в вышине.

Совершеннейшим голосом,
Несравненнейшим мелосом
Нарастает прибой, —
Расцветающим лотосом
Каждый встал перед Логосом
Сам в себе и собой.

Непрерывными таинствами
здесь творят Литургию
Человечества даймонов,
стихиалей,
зверей, —
Сонмы тех, кто вкропил себя
в эти хоры благие,
Солнцу Мира сорадуясь,
как теург-иерей.
Световыми прокимнами,
лучевыми акафистами
Крестославно пронизывается благовонный простор,
Мировыми кадильницами
благостройно раскачиваются
Прежде певшие вольницами
духи моря и гор.

И преграды просвечиваются,
И лампады раскачиваются —
Мерно, сквозь храм,
Звездными гроздиями,
Тысячезвездиями,
Выше всех стран.

Силами Троицы
Здесь заливается
Шаданакар.
В каждом достроится
Здесь и раскроется
Истинный дар.

В этом святилище,
В этом сиялище
Пламенных сил
Станет избранником,
Первосвященником
Каждый, кто жил.

Каждого ставшего,
Сан восприявшего
Сменит другой —
Столь же возвышенный,
Нимбом украшенный,
Столь же благой.

Путь человеческий,
Срывы и спуски, —
Кончен навеки он,
Тесный и узкий!
Каждый одет
Непорочной легендой,
Каждый увит
Драгоценной гирляндой —
Цепью законченных
В круговороте,
Славой отмеченных
Жизней во плоти;
Став крылоруким,
Зван он сюда
В райские звуки
Влить свое ДА.

— Мы росли стихиалями,
Мы играли, аукали
По полям, по лугам,
Голубыми воскрылиями
Наклонясь, мы баюкали
Птичий гомон и гам.
Мы лились вдоль низовий,
Мех листвы теребя…
Ныне мы славословим
Тайнодейством Тебя.

— Были мы вишнями,
Соснами выросли,
Сделались вышними
В небе, на клиросе;
Плавно с амвона
Вздымаем напев,
До Ориона
Ветви воздев.

— Были несчастными,
Были зверьми, —
Наше участие
В службе прими!

— Пчелами были,
Были стрекозами,
Свято кадили
Небу мимозами,
Колосом кланялись
Теплым ветрам…
Тигры ли, лани ли,
Мы — этот Храм!

— Были жирафами,

Были слонами…
Странными строфами
Деется нами
Нынче служение
В горнем краю, —
Всех возвращение
В правду Твою!

— Были червями,
Кобрами были,
Зыблились в яме,
В прахе и пыли, —
В танце священном
Днесь предстаем
Здесь, в совершенном
Храме Твоем!

— Были некогда демонами,
Громовыми игемонами
Непроглядных Гашшарв, —
Но просвеченно-гордыми
Ныне вторим аккордами
Титанических арф.

Так вздымает планета
в златословьи едином
До высот эмпирея
звездотканый орарь,
Пред Отцом,
Приснодевой
и Божественным Сыном
Как дитя и как воин,
как творец
и как царь.
И роняют предстательствующие
за несчетных живущих
По мирам омраченным — лепестки своих тайн
До уснувших глубоко,
в темно-каменных кущах,
До глубинной темницы,
до последних окраин.
1958

Читайте также:

Космос Даниила Андреева

Даниил Леонидович Андреев, автор «Розы Мира», обладал редким даром визионерства. Для него полёты творческой фантазии сопровождались чёткими зрительными образами. Мистический опыт Андреева в контексте нынешних реалий представляет значительную ценность.










Agni-Yoga Top Sites Яндекс.Метрика