Святитель Игнатий (Брянчанинов) о проблеме художественного творчества в свете диалога между церковью и светской литературой
Ю.А. Зевалд
В средневековой Руси взаимоотношения православной церкви и литературы были принципиально иными, нежели в России XIX века. Они представляли собой единый организм и практически не мыслились отдельно друг от друга. Литература развивалась «внутри церковных стен». Все изменения, происходящие в церковной жизни, обусловливали ее направленность и развитие. Более того, сама литература имела в основном церковный характер, поскольку господствующие в ней жанры жития и ораторского искусства были неотъемлемой частью и церковной культуры. Соответственно, такой проблемы как соотношение церковного мировоззрения и художественного творчества возникнуть не могло. Однако в XVII веке ситуация начинает меняться. Пути Церкви и литературы расходятся. В конце концов, некогда единая русская культура разделяется на две ветви: церковную и светскую. В XIX веке это разделение достигает своего апогея и становится практически непреодолимым. Теперь уже церковная и светская культуры радикально отличаются друг от друга. Их представители говорят на разных языках, читают разную литературу, смотрят на мир с разных точек зрения.
И, тем не менее, ошибочно будет полагать, что церковь и литература в этот период развивались обособленно друг от друга, не проявляя взаимного интереса к происходившим в них явлениям. Такую изолированность трудно предположить для двух составляющих одной культуры. Тем более что, несмотря на все реформы и изменения, в основе культурной жизни все же лежала православная традиция, унаследованная от предков. Это способствовало возникновению диалога между церковью и литературой. В процессе этого диалога нередко возникали споры, непонимание и конфликты, не было однозначных оценок ни значения церковного мировоззрения в жизни общества со стороны светских писателей, ни отошедшей от церкви литературы со стороны духовенства.
Как справедливо отмечает П.Е. Бухаркин в книге «Православная Церковь и русская литература в XVIII-XIX веках: (Проблемы культурного диалога)», среди представителей духовенства существовало несколько мнений по этому вопросу. Одни признавали светскую литературу, допуская, что, несмотря на оставление ею проповеднического служения, она все же может быть в некоторой степени полезной для чтения, способной подтолкнуть читателя к мыслям о Боге. (К их числу, например, Бухаркин относит преподобных Амвросия и Варсонофия Оптинских). Но существовал и другой взгляд, когда светская литература отвергалась, воспринималась как «лжеименный разум падшего человека». Такого мнения среди прочих церковных иерархов придерживался святитель Игнатий (Брянчанинов).
В его творениях и письмах есть множество суждений о современной ему светской литературе, что свидетельствует о неподдельном интересе к ней святителя и еще раз убеждает нас в существовании в XIX веке связей между церковью и светской культурой, поскольку отрицание и неприятие литературы все же приводило к диалогу с ней.
Остановимся подробнее на некоторых суждениях о. Игнатия (Брянчанинова) о светской литературе и художественном творчестве вообще, показавшихся нам наиболее существенными. Первое и главное из них: способность к творчеству святитель считал одним из самых важных даров Бога человеку. Причем назначение писательского таланта понималось владыкой так же, как и несколько веков назад в Древней Руси: учить и проповедовать, наставлять человека в духовной жизни и в конечном итоге привести его ко спасению. «Все дары Бога человеку достойны уважения. Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам. <•••> Божественная цель слова в писателях, во всех учителях, а паче в пастырях – наставление и спасение человеков: какой же страшный ответ дадут те, которые обратили средство назидания и спасения в средство развращения и погубления!» [3. С. 552].
С этой точки зрения о. Игнатий анализирует современную ему литературу. Святитель с большим вниманием изучает «Евгения Онегина» А.С. Пушкина и «Героя нашего времени» М.Ю. Лермонтова и приходит к неутешительным выводам: «мирская» литература преуспевает лишь в изображении зла и низменных человеческих страстей. В предисловии к своей повести «Иосиф», опубликованной в 1849 году в светском журнале «Библиотека для чтения», он пишет: «Мастерская рука писателя оставила на изображенном ею образце безнравственного, чуждого религии и правил человека какую-то мрачную красоту, приманчивую красоту ангела отверженного. Григорий Александрович соблазняет не только при чтении его подвигов, соблазняет сильным впечатлением, которое остается и долго живет по прочтении романа» [3. С. 478]. То есть читатель, узнавший себя в изображенных героях, по мнению святителя, не испытает угрызений совести и не начнет путь к исправлению, а наоборот, «заразившись ядом эгоизма», станет их последователем. Почему? Да потому, что благодаря таланту авторов, данному им от Бога и использованному не по назначению, образец порока стал очень привлекательным для молодых людей. Писатель, не осознающий до конца значимости своего дара, не понимает и цели, с которой он ему дан, и вместо того, чтобы учить человека добродетели, изображает со всей присущей ему искусностью страсти и пороки человечества. Литература, отколовшись от церкви, потеряла некий ориентир и изменила своему назначению. Именно это, по сути, о. Игнатий ставит ей в вину. «Талант человеческий, – пишет святитель, – во всей своей силе и несчастной красоте, развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут» [3. С. 480].
Очень любопытен тот факт, что здесь впервые церковный деятель затрагивает проблему положительного героя в литературе, которая волнует и светских писателей. И находит для нее свое, пусть и немного наивное, решение, выводя формулу: «...по образцам порока портится человек, по образцам добродетели исправляется». Эта формула тоже в духе средневековой литературы Древней Руси, постулаты которой ценятся святителем. Ведь господствующий в ней жанр жития открывал перед читателем мир святости, духовного подвига, борьбы со своими страстями, рассказывая о жизни святых и подвижников, тех самых «образцов добродетели», которых не хватает светской литературе.
Как подтверждение своей формуле о. Игнатий публикует повесть «Иосиф. Священная повесть, заимствованная из книги Бытия (гл. 32-50)». Уже в названии автор акцентирует внимание на том, что эта повесть – не его сочинение, то есть не является объектом авторского самовыражения. Заимствование же из книги Бытия придает произведению еще большую ценность, поскольку, по выражению самого святителя, сохраняет «историческую точность», то есть вымысел полностью отсутствует, а повествуется о реальных событиях, что особенно важно для автора. Снова происходит пересечение с концепцией средневековой литературы, для которой было неприемлемо присутствие открытого вымысла, а всякое сочинительство считалось ложью, то есть грехом. На роль идеального положительного героя не случайно выбран и библейский Иосиф. Во-первых, судьба Иосифа считается прообразом земной жизни самого Христа, проданного своим учеником за тридцать сребреников, преданного страшным мукам и простившего своих мучителей. Во-вторых, его образ перекликается с образами героев житий: с детства он отличался от своих братьев, обладал кротким нравом и был избран Богом, о чем свидетельствуют его сны. Наконец, в-третьих, герой повести – человек, верующий в Бога. Иосиф переживает все страдания, выпавшие на его долю, не поддается соблазнам, окружающим его, находит в себе силы отказаться от мести и простить предавших его братьев только благодаря искренней вере. А вера в Бога, по мнению святителя, – это «источник правильной любви к себе и ближним», которая заключается в том, что человек старается подавить в себе злое начало и по возможности развить начало доброе. Вот к изображению чего, по мнению о. Игнатия, должен стремиться каждый писатель, обладающий даром слова.
Отмечал свт. Игнатий и еще одну особенность светской литературы – ее неспособность дать читателю истинное представление о духовной реальности, т. е. неспособность «мирских» писателей адекватно отразить в своем творчестве духовные реалии. Большинство попыток с их стороны написать что-то на духовную тему святитель считает неудачными. «Они постоянно ниспадают в свое чувственное, и святое, духовное переделывают в свое чувственное. Душа не находит в них удовлетворения, пищи» [3. С. 556]. С этой точки зрения он оценивал книгу Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», которую прочел с большим вниманием.
Сразу оговоримся, что отзыв святителя Игнатия неоднократно рассматривался литературоведами (в частности, В. Воропаевым, М. Дунаевым, И. Золотусским), но лишь в связи с «Выбранными местами из переписки с друзьями», как одно из мнений по поводу указанной книги. Нас же в данной статье отзыв о. Игнатия интересует в большей степени как иллюстрация его взгляда на светскую литературу вообще и на ее попытки отразить духовные реалии в частности.
Свое мнение о книге святитель подробно изложил в «Письме по поводу "Выбранных мест из переписки с друзьями" Н. В. Гоголя», написанном в марте 1847 года и переданном его духовной дочери М.П. Вагнер, хорошо знакомой с самим Гоголем. Резолюция, которую он выносит, неутешительна для автора: «... книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы истины. Тут смешано» [3. С. 512]. Между тем в книге есть идеи, перекликающиеся с мыслями самого о. Игнатия. Особенно это касается мыслей о назначении художественного творчества. Вот что пишет Гоголь: «Я писатель, а долг писателя – не одно доставление приятного занятья уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям», «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку». Он несколько иными словами высказывает то же мнение, что и сам святитель. Сравним, к примеру: «Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам» [3. С. 479]. Отчего же столь резкое суждение и неприятие книги? Вероятнее всего, причина кроется в следующем. Как говорилось ранее, в XIX веке церковь уже не занимала главенствующей роли ни в обществе, ни в культуре. Более того, церковь постепенно вытесняется светской культурой. Она больше не является абсолютным авторитетом. Своеобразную альтернативу ей создает литература, которая не опирается теперь целиком и полностью на церковные догматы, но находит иные «ориентиры». В некотором роде между церковью и литературой появляется некое соперничество в сфере влияния на человеческие умы. И те писатели, чье творчество проникнуто духом христианства, кто участвует в церковной жизни, к их числу относится и Гоголь, пытались стать учителями и наставниками в тех вопросах, которые исконно были прерогативой Церкви. Святитель пишет, что в авторе книги виден человек, обратившийся к Богу «с горячностью сердца». Это обращение вполне объясняет потребность указать путь другим. Но для истинного наставничества одной только «горячности сердца» недостаточно. В душе светского писателя сосуществуют доброе и злое начало, и на всем, что выходит из-под его пера, будет лежать отпечаток его греховной сущности, непобежденных и неизжитых страстей, которые мешают ему видеть истину, поэтому все размышления его о духовных предметах либо неестественны и натянуты, либо содержат в себе некоторые заблуждения. Светский писатель, даже создавая произведения на духовную тему и стремясь принести ими пользу, руководствуется только «врожденным вдохновением, происходящим от чувств сердечных». А это значит, что он непременно «будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый: потому что в сердце его лежит не простое добро, но добро, смешанное со злом» [3. С. 511]. Писателю, пишущему о духовных предметах, необходимо отречься от свойственной художественному творчеству жажды самовыражения, проявления авторского «я». Истинным творчеством будет лишь то, в котором художник в слове, в образах выражает не свое, а Божье, как это было в средневековой Руси. Основанием такого творчества должно стать не самовыражение, а самоотвержение.
Кроме того, он должен быть не просто верующим человеком, но иметь четкое понятие истины, уметь отделять ее от истины ложной. Чтобы этого добиться, нужно внимательно изучать Евангелие и «выправлять» свои мысли и чувства в соответствии с ним. Тогда он сможет отделить мысли «добрые» и правильные от «злых» и ложных. Примечательно, что это понимал и сам Гоголь: «Беда произносить его <слово> писателю в те поры, когда он находится под влиянием страстных увлечений, досады, или гнева <...> словом – в те поры, когда не пришла еще в стройность его собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогда с самым чистейшим желанием добра можно произвести зло» [2. С. 53]. И, тем не менее, о. Игнатий считает, что руководствуется Гоголь в большей степени «врожденным вдохновением», страстным стремлением к учительству, желанием сейчас, немедленно исправить все пороки человечества. Святитель пишет об авторе, что «религиозные понятия его не определены, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного». Именно поэтому заканчивает свое письмо владыка советом, во всем, что касается религии, полагаться только на творения святых Отцов. Между тем как «мирские» писатели остаются в представлении о. Игнатия «мертвецами», создающими литературу, формирующую у читателей ложное мировоззрение. «Зло в природе, особливо в человеке, так замаскировано, что болезненное наслаждение им очаровывает юного художника, и он предается лжи, прикрытой личиною истинною, со всею горячностью сердца» [3. С. 480].
Мнение о. Игнатия о светской литературе, бесспорно, может вызвать множество возражений и нареканий. И в большинстве своем они окажутся справедливы. С момента своего появления и вплоть до XIX века литература претерпела большие изменения, став частью светской культуры, и подходить к ней с теми же требованиями, которые существовали в Древней Руси, не совсем правильно. В частности, анализируя книгу Н.В. Гоголя, о. Игнатий сравнивает ее с творениями Святых Отцов, и она, естественно, этого сравнения не выдерживает в силу разноприродности мирской и светской литературы. Несомненно, святитель прав, почувствовав в «Выбранных местах...» страстную увлеченность Гоголя духовным учительством, стремлением указать всем путь и средства к спасению, а также подражание некоторых писем посланиям Апостолов и Святым Отцам и их нередко чересчур пафосный тон, способный даже самому правильному суждению предать оттенок фальши (что, кстати сказать, неоднократно отмечалось критиками). Но прав и Гоголь, написавший: «Книга моя подействовала <...> на тех, которые не ходят в церковь и которые не захотели бы даже выслушать слов, если бы вышел сказать им поп в рясе» [2. С. 529].
Отметим еще раз, что в Церкви существовало и другое мнение о светской литературе, более лояльное, оно признавало в некотором смысле эту идею Гоголя, допуская, что литература может быть полезна для людей, «живущих в мире». Между тем как взгляд святителя Игнатия – это взгляд монаха, обращающегося к людям, стремившимся, как отметил П.Е. Бухаркин, «отрясти прах мира сего со своих ног, полностью уйти в монашескую жизнь, посвятить себя высоким степеням духовного совершенствования» [1. С. 23].
Список литературы
- Бухаркин, П. Е. Православная Церковь и русская литература в XVIII-XIX веках : (Проблемы культурного диалога). СПб., 1996.172 с.
- Гоголь, Н. В. Духовная проза. М. : Наука, 1992.558 с.
- Игнатий (Брянчанинов). Полное собрание творений : в 8 т. М. : Паломник, 2002. Т. 4. 776 с.
Источник: Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 4 (185). Филология. Искусствоведение. Вып. 40. С. 79–82.