МЕЙСТЕР ЭКХАРТ
(1260–1328)
М.В. Сабашникова
I
Скульптура Экхарта фон Хоххайма в ратуше Кельна (Германия)
Мейстер Экхарт встретил прекрасного нагого мальчика и спросил его, откуда он идет. Тот сказал: «Я прихожу от Бога». – Где ты оставил Его? – «В добродетельных сердцах». – Куда ты идешь? – «К Богу». – Где ты найдешь Его? – «Там, где оставлю все творения». – Кто ты? – «Царь». – Где твое царство? – «В моем сердце». – Смотри, чтобы никто не поделил с тобой твоей власти. – «Я так и делаю». Мейстер Экхарт повел его в свою келью и сказал ему: – Возьми себе любую одежду. – «Тогда я не был бы царем» – и исчез. Это был Сам Бог, Который так пошутил с ним.
В этой сказочке, которую рассказал о себе Мейстер Экхарт сам, сказано о нем главное. Так душа его, встречая Неведомое, пыталась облечь его, и отбрасывала одну за другой отвергнутые царственным Гостем одежды, и смолкала перед безусловной наготой неизреченного. «Никогда во времени не назвал Бог имени Своего», – говорит Экхарт. Только там, где нет ни «теперь», ни «никогда», где угасают все лики и различия, «в глубоком молчании произносит Бог Свое Слово».
Жизнь Экхарта была слушанием этого Слова, исповеданием Его. Вот почему, будучи личностью весьма яркой и самобытной, о личном он молчит, и мы не знаем душевной жизни величайшего мыслителя и деятеля того, великого религиозным творчеством, века. А современные ему писатели Доминиканского Ордена (к которому он принадлежал) избегают упоминать его имя как осужденного инквизицией.
Экхарт родился в Тюрингии в 1260 году.
Это было время перелома в жизни христианства. С одной стороны ключи древнего ясновидения были как бы окончательно запечатлены, и на окаменевших преданиях воздвиглось и укрепилось здание схоластической мысли, с другой – в людях проснулась надежда на новое откровение, жажда непосредственного проявления духа Христова, как силы живой и неизменно творческой в мире. Экхарт начинает новую эру религиозной жизни. Он старается освободить души от всего застывающего, условного. Он призывает людей раскрыть сердца духовному миру, не искать «Живого между умершими».
Экхарт происходил из рыцарского рода Хохгеймов. Рыцарство его сказалось во всем духе его учения, в образах его речи. «Добрый рыцарь не жалуется на свои раны, взирая на короля, который ранен вместе с ним», – говорит он о мужестве, с которым надо переносить страдания, разделяя их со Христом. И дальше о страдании: «Я знал одного князя, который, когда принимал кого-нибудь в свою свиту, высылал его ночью и ехал сам ему навстречу и сражался с ним. И случилось ему раз чуть-чуть не быть убитому тем, кого он хотел испытать. И с той поры ценил и любил он того слугу особенно». Таким рыцарем у Бога был Мейстер Экхарт. Богоборец и сын, он знал и проповедовал Новый Завет с Богом, основанный на свободе. Смелость его не походит на дерзость вольноотпущенника и раба.
Область духа, где человек причастен Творцу, где «он видит себя самого тем, кто создал вот этого человека», называет Экхарт неприступным замком души. В те времена строй земной жизни больше, чем теперь, был отражением строя духовного. Формы больше соответствовали сущностям. Все было символом. И рожденный рыцарем Мейстер Экхарт, покинув все мирское, оставался рыцарем в духе. Его мужественный, ратный дух владел словом, как мечом.
Лучшие люди того времени видели в святом Франциске Ассизском и в святом Доминике Божьих посланцев, которые пришли в мир, чтобы собрать заблудившийся христианский народ и вернуть ему Бога. Оба ордена действовали с изумительным самоотречением и вдохновением. Доминиканцы дали лучшие школы и лучших теологов того века. В романских странах их рвение было направлено главным образом на развитие схоластики, прославление господствующей церкви и на борьбу с еретиками; в странах германских, где пробуждался дух юного, полного творческих сил народа, – рвение это выразилось иным образом: в подвиге сокровенном. Нарождались мистика и углубленное христианское учение, творцы которого вскоре сами были признаны инквизицией за еретиков.
Надо думать, что Экхарт поступил в Эрфуртский Доминиканский Орден уже лет пятнадцати, где после двух подготовительных лет он три года проходил так называемое Studium logicale: грамматику, риторику и диалектику; затем два года Studium naturale: арифметику, математику, астрономию и музыку. После этого начиналось изучение теологии, которое продолжалось три года; первый год был посвящен Studium biblicum, два последние – догматике; они назывались Studium provinciale. Во времена Экхарта в Германии существовала лишь одна такая школа в Страсбурге. Духовное образование для большинства этим и заканчивалось. Они принимали священнический сан и начинали свое служение. Тех же, которые отличались особым дарованием и могли стать хорошими проповедниками, посылали в высшую школу Ордена. В то время таких школ было пять. Первое место после Парижской занимала Кёльнская, и там пробыл Экхарт три года. Там прошел он круг идей великих схоластов – Альберта Великого и ученика его Фомы Аквинского.
В девяностых годах Экхарт занимает должность приора Эрфурта и викария Тюрингии.
В продолжение всей свой жизни он постоянно занимает ответственные должности в церковном управлении, что свидетельствует о ясном взгляде на жизнь, о способностях в практической деятельности великого мистика.
К тому времени относятся его «речи о различиях», свободный род поучения во время трапезы монахов. В этой самой ранней из дошедших до нас проповедей выражается уже главная мысль Экхарта о нищете духом, которую он понимал шире и духовнее, чем религиозные люди его времени, последователи Франциска Ассизского. Экхарт далек от той наивности и от того порою мелочного, душного, буквального разумения вещей, которое было свойственно людям средневековья. Все застывающее хоть на секунду в формуле стремится разбить его живой дух. И нищету понимает он как полное совлечение с себя всего отъединенного, отдание своего «я», уничтожение его в слиянии с единой, центральной мировой волей. Он говорит в этой проповеди об отличии вещей существенных от несущественных, и замечательно тут его свободное, идущее вразрез с настроением того времени отношение ко всяким сверхъестественным явлениям и видениям, которые часто тогда проявлялись в охваченном религиозным движением народе и занимали умы. «Это хорошо, – говорит он, – и все же это не самое лучшее; даже тогда, когда это не воображение, а истинное переживание, вызванное истинной любовью к Богу; все же это не высочайшее ее проявление».
В 1300 году Орден посылает Экхарта на три года в Париж, духовный центр Западной Европы, где он занимает в университете должность lector biblicum. Это смутные для парижского университета годы борьбы между папой Бонифацием VIII и королем Филиппом IV, сторону которого принимает и часть французского духовенства. В 1302 году Экхарт получает звание магистра, но на третий год не остается; по причинам ли этих смут или же отозванный в Германию, где церковные реформы требовали напряжения всех сил. К парижскому пребыванию относятся не дошедшие до нас его комментарии к «Сентенциям» Петра Ломбардского, которые тогда служили основанием для преподавания догматики. На родине Экхарт становится главой Саксонского Ордена и власть его в течение восьми лет простирается от Тюрингии до Немецкого моря, от Нидерландов до Лифляндии. 51 мужской и 9 женских монастырей ему подведомственны. Жить же, вероятно, продолжает он в Эрфурте. Но вот в 1307 году Эрхарта обвиняют в том, что он поощряет ересь свободного духа, и он принужден оставить свою должность. На общем собрании в Страсбурге в 1307 году ему, видимо, удалось оправдаться, потому что в этот же год он назначен в Богемию, где преобразует богемские монастыри, замещая генерала Ордена. Ему оказано полное доверие и дана неограниченная власть. Влияние его велико и здесь: «Солнце, сияющее в Кёльне, сияет и в городе Праге», – говорит в анонимном диалоге того времени “Das ist Meister Eckart Bewirtung” нищий за трапезой.
В 1311 году Экхарта избирают главой немецкой провинции (Верхней Германии и Рейнских стран до Кёльна), но Орден снова посылает его в Париж, где он занимает кафедру в высшей школе. В это время Мейстер Экхарт встречает в Париже представителей вырождающейся мертвой схоластики, которая нашла себе приют во Францисканском Ордене. Они заняты политикой и светскими проблемами. Мейстер Экхарт выступает против них как провозвестник живой религии будущего. Чем независимее и свободнее утверждает он свое учение, тем враждебнее по отношению к нему становится традиционная мысль.
С 1312 по 1320 год Экхарт занимает кафедру Страсбургской богословской школы Ордена.
Это была пора, когда молодая Германия и особенно прирейнские страны вступали в новую, самобытную жизнь. Союз городов укрепил чувство личной независимости; борьба между королем и папой освободила народную мысль. Расцветает новое искусство. Краски его ярки, формы исполнены сильного душевного движения; реализм чувственный органически сочетается с реализмом мистическим. Все напряжено от избытка духовных сил: от этого образы часто так нелепы, нескладны, подчас смешны и в то же время полны такой подлинной силы, силы земли и неба. Как отрок, вышедший из детства и становящийся мужем, теряет детскую прелесть свою и нелепо проявляет свое пробуждающееся «я», так и дух того народа, освобождаясь от оков старой, застывшей в формах культуры, начинал новую индивидуальную жизнь. И индивидуальная свобода эта была сперва в ущерб внешней красоте, достоянию и дару старой женственной культуры. Мужественный дух Германский по-новому глубоко почувствовал землю, захватил глубоко борозду, и мы видим, как возникают в искусстве и в жизни новые образы, как бы под напором сильного тока духовной жизни, точно вихрь поднял их из глубины. И все они говорят об одном, полны и преисполнены одного. Камни соборов исповедуют ту же мысль, что и Экхарт.
Этот дух проявляется в свободных религиозных общинах в мистических учениях. Народ сознает себя. Живая христианская мысль касается душ. Душа узнает в себе Христа.
*
Мейстер Экхарт был средоточием, где скрещивались духовные лучи того времени и вспыхивали огнем.
Он был величайшим богословом и проповедником Германии, но и в других странах, куда не доходил его голос, учение его распространялось через переписанные латинские и немецкие проповеди. Не только в своем Ордене и в школах проповедовал Экхарт, но все сословие призывал он к участию в высокой религиозной жизни. В женских монастырях, в домах бегинок, среди мирян звучали его немецкие проповеди. Он создал новый язык, ибо первым заговорил на родном языке о глубинах мистической и философской мысли.
Правда, и до него встречаем мы подобные попытки в сочинениях Метхильды Магдебургской и в песне о триединстве, но все это ничтожно по сравнению с творчеством Экхарта. Пластичность, простота и ясность языка достигли у него такой законченности, что в этом направлении мистики последующих времен уже не могли дать ничего нового. С бесстрашной простотой подходит он в упор к предметам самым тонким и трудным. Смело создает он слова, передающие отвлеченнейшие понятия; не боится привести тут же сравнение из повседневной жизни; делает слушателей как бы свидетелями внутреннего роста мысли своей. Вопрошает, отвечает, и строгая логика его исполнена живого огня. Он всегда неожидан; чувствуется, с какой страстью хочет он сделать каждого участником той высокой свободы и радости, которые открылись ему. Желая сделать мысли свои доступными, он при этом никогда не низводил их до уровня толпы; он хотел каждого поднять до себя. Часто слышим мы, как, предвидя трудности какого-либо толкования, он убедительно просит: «Будьте теперь внимательны, поймите меня теперь хорошенько!»
Оттого, что он всегда горит в этом огне, который сжигает все, что не есть безусловное, подлинное перед лицом вечности, – строг его голос. Это не его строгость. Это строгость вечности, говорящей через него. Это не ригоризм аскета, который требует от других того, над чем мучается сам. Он не устает сражаться с тем духом «мещанства», который может проявляться во всех областях и всюду, даже в мирах духовных ищет удобного успокоения на догмате благополучия, и непременно так или иначе добивается для себя маленькой выгоды, признания...
Всякое «прекраснодушие», «расплывчатые чувства», «духовные услады» преследует его насмешка. В конце одной особенно высокой проповеди он вдруг как бы с отчаянием восклицает: «Благо тому, кто понял эту проповедь! Если бы здесь не было никого, я должен был бы сказать ее этой церковной кружке.
Найдутся жалкие люди, которые скажут: я вернусь к себе домой, сяду на свое место, буду есть свой хлеб и служить Богу. Такие никогда не поймут истинной нищеты духом!»
Иногда избыток радости от открывшегося ему познания придает его словам неожиданную смелость.
В одной проповеди Экхарт, отвечая на упрек, что он посвящает толпу в слишком высокие тайны, говорит: «Если не учить невежественных людей, то никто не станет ученым. Затем и учат невежественных, чтобы они из незнающих стали знающими. Затем и врач чтобы исцелять больных. Иоанн пишет Евангелие для всех верующих и также для неверующих, и все же он начинает с самого высокого; что может сказать человек о Боге. А если найдется человек, который неверно поймет такое слово, что же может сделать тот, кто верно преподает верное слово? Не были ли слова Иоанна и слова Господа также часто неверно поняты?»
За такие-то неверно понятые слова Экхарт был осужден церковью.
Религиозные движения, охватившие народ, распространялись среди нищенствующих орденов, среди бегардов и бегинок. Главной Проповедью их было «Царствие Божие внутри человека», единосущность Божия, нищенство духом, новое свободное понимание Евангелия, непосредственно из которого люди черпали учение. Разницу этих учений составляло отношение к церкви. Для одних новая мистическая вера не противоречила церкви, и они оставались в лоне ее (друзья Божии), другие вовсе отвергали ее посредство.
Картину религиозного движения того времени дает нам трактат о сестре Катрей, духовной дочери Мейстера Экхарта из Страсбурга, написанный в 1317 году. Он дает нам не только представление об отношении Экхарта к мистическому учению того времени, но освещает духовный путь самого проповедника.
II.
Мейстер Экхарт с учеником, скульптура в Бад-Вёрсхофене, Бавария (Германия)
Если внешние события жизни отвечают внутреннему миру души; если существует таинственное соответствие между внутренним ростом души и текущими нам навстречу внешними явлениями, которые как бы выясняют то, что найдено нами в нас самих, встречу Мейстера Экхарта с сестрой Катрей надо считать величайшим мистическим моментом его жизни. Ибо эта женщина является как бы воплощением самой сущности его души. Как душа его неукротима в своем искании, «одним всецелым умирима», так неукротима, почти яростна эта женщина, отвергавшая на пути своем все, что не есть последнее и безусловное.
Сперва сестра Катрей приходит к Экхарту за наставлениями, как к духовному отцу, затем покидает все, чтобы следовать своему внутреннему пути, голосу Духа Святого, и возвращается к своему наставнику, уже «утвержденная», чтобы посвятить его в глубочайшие тайны, открывшиеся ей.
Когда она приходит к нему в первый раз за наставлениями в духовной жизни, он говорит ей о начале пути, о том, что человек должен почувствовать в себе предвечное начало, то, чем он был и что он есть в Боге, и поняв, судить эту свою жизнь во времени. Для этого, говорит он, нужна нам помощь духовного отца; и как духовный отец, указывает он ей первый путь. Этот первый путь есть очищение – catarsis, как назывался он в древних посвящениях, – покаяние; он объясняет ей пороки и пути к исправлению и искуплению их. «Это первый совет достойного отца и первый путь. Теперь ты можешь сказать: “Господин мой, есть ли это ближайший путь?” И он ответил: нет, но необходимо было, чтобы я указал тебе все это. Тогда она говорит: “Господин мой, укажи мне ближайший путь”. Он отвечает: подожди, пока не овладеешь всем этим в самой жизни; подожди, пока не освободишься от всех пороков, и возвращайся ко мне скорее вновь».
Она возвращается к нему, исполнив его советы, и говорит ему: я хочу исполнять все, что вы советуете мне в жизни, в которой я смело хочу умереть. Он дает ей новые указания. Он говорит ей о добродетелях, которые нужно приобрести: о правдивых устах, которые высказывают лишь то, что чувствует сердце, т.е. о полном соответствии духовной действительности со словом, которое есть воплощение её; ибо ложь есть в духовном мире убийство. Духовный образ, порожденный истинным событием, подкрепляется образом, порожденным правдивым словом; и обратно, столкновение правды с лживым образом порождает пустоту в духовном мире; и ложная пустая форма, сопутствуя человеку, мертвит и цепенит его душу. И так соответствие слов и действительности, вот первое условие духовного свободного роста.
Вторая добродетель – чистое тело. Под этим Экхарт так же разумеет полное соответствие действительности духовной с земным выражением её; цельность направленных к одному сил, целомудрие.
И наконец, душа любящая Бога: «тебе самой должно казаться невероятным, как не разорвется твое сердце от любви к Богу». Это значит, что стремление расшириться до принятия в себя мировой души, должно быть безгранично в нас, так чтобы разрывалось от него наше ограниченное замкнутое «я», наше человеческое сердце.
Все это сестре Катрей чуждо еще и она сомневается, постигнет ли она это когда-нибудь. «Да, делай то, что я указал тебе: оставь все, что омрачает душу твою, чтобы светил тебе свет правды. Тогда душа вновь найдет путь к тому, из чего она изошла».
Когда сестра Катрей в третий раз приходит к духовнику, она требует, чтобы он указал ей ближайший путь к вечному блаженству. И требует настойчиво, не довольствуясь тем, что он говорит ей. «Он сказал: дочь моя, довольно с тебя». Она сказала: не буду я довольна, пока не буду уверена в моем вечном блаженстве. Он сказал: «дочь моя, ты уверена в вечной жизни». Но она опять строго допрашивает его, указал ли он ей ближайший путь? На это отвечает он ей удивительные по глубине и красоте слова: «Его указывают тебе все твари. Все они говорят: иди дальше, к лучшему; мы не Бог. Дочь моя, довольно для тебя в этом поучения». Но ей и этого мало. Тогда он ссылается на слова Иисуса Христа: возьмите крест свой и следуйте за Мной. Он не сказал: возьмите Мой крест и следуйте за Мной. Духовник указывает ей этим на то, что каждый человек должен идти своим путем, ему одному свойственным, который он лишь сам может избрать. «Если сделаешь ты все, что можешь, то должна быть довольна и знай, что будет этим доволен и Бог». Он как бы предлагает ей идти самостоятельно, ибо тому, кто уже на пути, все в жизни является живым указанием; такой человек сам научается понимать голос жизни своей, и все вещи ведут его, говоря «мы не Бог».
И здесь высказывает дочь, впервые свою волю. Она хочет покинуть все, что дается ей через творение. Тогда говорит духовник: ты и меня хочешь покинуть? – «Да, господин мой, если должно мне покинуть всякое творение, то и вас должна я оставить».
Здесь мы видим значительный момент в жизни ученика, когда учитель становится на его пути как бы помехой, сфинксом, который должен быть побежден прежде чем откроется дорога дальше. Духовник становится препятствием, он вопрошает, сомневается, возражает, испытывает. Происходит некая борьба. «Не затевай этого, не дано это женщинам». Она отвечает: «я хорошо знаю, что ни одна женщина не может достичь неба, прежде чем она не станет мужчиной; она должна делать дело мужа и иметь мужественное сердце, полное силы, чтобы противустоять себе самой и всем греховным вещам». «И ты считаешь себя настолько сильной? Дивлюсь тому, что ты хочешь страдать еще больше того, чем ты уже страдала». Она говорит о Христе. Она указывает на то, что во всех человеческих страданиях Христа, Божество, которое не страдало, не страдает и страдать не может, ни разу не пришло Ему на помощь. «Я знаю, – говорит она, что Христос самый благородный человек, который когда-либо был рожден. Он происходил от семидесяти двух княжеских колен. Он был благороднейшей крови, которую когда-либо могло дать сердце Марии... Чем благороднее человек, тем нежнее. Если бы я стала говорить обо всем, что сознаю о Его благородной жизни во времени, о Его добровольной нищете, то знайте, сердце мое разорвалось бы». И она сознает, что должна страдать больше, чем Он.
Она на той ступени, когда женственная сторона её существа, поскольку эта женственность выражается в искании опоры в другом, превзойдена. Она чувствует в себе мужественное сердце. Мужское начало, не планетарное, а солнечное, не берущее, а дающее; утверждающее себя самого, чтобы все покрыть своим избытком. Начало свободной, добровольной жертвы, начало трагическое. На это трагическое начало указывает она, говоря о Христе, Которому не пришло на помощь Божество. Видит она всю красоту и всю полноту жертвы неискупленной. Её сердце горит любовью, на ней горят Его раны. Добровольно жаждет она разделить Его страдания. Уже ей не нужны указания извне. Ведет ее тот огонь, что горит в ней самой, ведет ее одна воля отдать себя, ведет ее свобода. «Знайте, пока я жива, хочу я следовать совету Духа Святого!» Духовник прекословит ей, напоминается ей добродетель послушания. Она говорит: «Я хочу быть послушной до смерти». «Кому?» «Христу, Отцу Небесному, которому Иоанн был послушен в пустыне, и Мария Магдалина, и Мария Египетская, и Мария Саломея». Не случайно говорит она здесь о пустыне, сознавая свое одиночество. Он сказал: «Кажется мне, что ты никогда не будешь следовать моим советам». Она сказала: «Это правда, я от души жалею, что следовала совету людей и противилась совету Духа Святого». Она жестоко упрекает его в том, что он был помехой на её пути. «Это было внушено мне Святым Духом, я не мог советовать тебе иначе». «Горько мне, что ты обвиняешь меня в том, что я помешал тебе». Она сказала: «Да, я обвиняю вас и все творения». «Не права ты в этом; никто не мог помешать тебе, кроме тебя самой. Знай, кого коснется Бог, тому противустоять никто не может, а если бы принялись за это все святые в раю и все проповедники и босоногие на земле, не могли бы они противустоять тому, кого коснулась истина». Он говорит дальше о том, что Христос, Который есть истина, словами и делами проповедывал нищету. Она спрашивает духовника, почему же он так отсоветывает ей это, и он продолжает удерживать ее от её решения, пугая терниями избранного ею пути и её молодостью. И под конец она кричит: «Замолчите, избавьте меня от всех ваших слов. Вы мешали мне, оттого что столько говорили». Она видит в учителе своем врага и чувствует себя в пустыне. Он сказал: «Знай, если бы коснулась тебя истина, не стала бы ты ничего ни откладывать, ни делать, ради меня. Ведь ты же знала, что я только творение. Тем-то и прекрасна истина, что она направляет человека к наивысшему без помощи какого-либо творения. Потому и не должна ты обвинять меня, ибо знай, учитель того, кого коснулась истина, есть Дух Святой. Он ведет того, кто хочет следовать за Ним в наивысшую школу, какая только есть. Там человек узнает в одно мгновенье больше, чем могут наговорить ему все учителя». Она, сказала: «Вы говорите правду».
Духовник должен был идти против её воли, чтобы на новый путь, на путь жертвы она вступила бы сама; он должен был испытать её свободную волю, потому и говорит: «Это было внушено мне Святым Духом, иначе советовать я не мог».
Так она от него уходит.
И когда приходит опять, мы видим ее неудовлетворенной, недовольной собой. Она говорит: «пусть не будет ни ада, ни рая, но я должна идти за Любящим, в той же истинной любви, в которой Он предшествовал мне, и должна следовать за ним до последнего предела, без всякого «почему». Он сказал: «Чего хочешь ты еще? ты уже оставила почет и богатство, друзей, толпу и всякое утешение преходящее от творения». Она сказала: «Господин мой, все это так на словах». Она хочет оставить главное, себя самое. «Повсюду, где нахожу я себя, должна я себя покинуть». Он удивляется, что будучи настолько нежной, она готова столько претерпевать, и просит ее, чтобы принимала она хоть необходимое, когда подают ей Христа ради; а необходимое для тела это хлеб, вода и одежда. На вопрос же её, что необходимо для духа, он отвечает: это быть самым отверженным человеком во Христе, который Один жив. Она сказала: «Да наградит вас Бог; молитесь за меня, чтобы Бог разрешил всем творениям судить меня, как самое последнее творение, и всем людям истязать меня, как они хотят». На этот раз их беседа посвящена страданию. Оно, по их разумению, знак любви Бога к человеку, которого Он зовет к Себе. «Только тот достоин страдания, который всем сердцем желает его». Жалея ее, он пытается умерить её рвение пострадать, но под конец признает её правоту, и они расстаются. «Ну благослови вас Бог и поддержите меня в моем служении Богу», говорит она. – «Навести меня там, где меня встречал». – «С радостью».
Здесь Экхарт посвящает несколько страниц смерти, не телесной смерти, а уничтожению своего отдельного ограниченного «я» в слиянии с «я» Божественным; радостному умиранию в любви, когда исчезают из сознания человека все страдания и труды, что переносило его «я», забывает себя в созерцании великого «Я». «Знайте, кто это нашел, тот мертв до конца». Об этой смерти говорят мисты всех времен. Через таинство рождения, смерти и воскресения проходит все живое: малое зерно, великий мир и дух человеческий. Рождение, смерть и воскресение Бога праздновали люди всех времен. Древние посвященные переживали это таинство в духе, в ритуалах мистерий народ знал его в отображении, во временах года и в мифах. Настало время, когда то, что видели раньше в духе лишь посвященные, свершилось на земле и плотскими глазами увидал каждый рождение, смерть и воскресение Слова, которое стало плотью. Каждому с того времени открыт путь на Голгофу, кто видел, кто слышал, кто возлюбил и пожелал. Лежит перед каждым, открыт свободный путь.
Этим путем идет сестра Катрей.
Она приходит опять к своему духовнику, но он не узнает ее, так она изменилась. «Откуда ты?» – «Из дальних стран». – «Из каких будешь стран?» «Господин мой, разве вы не узнаете меня? По этому признаку вижу я, что не познали вы еще самого себя». Как должны мы понимать эти таинственные слова? Они указывают на глубокую связь души духовника и сестры Катрей. Она уже узнала его; она ждет, чтобы он узнал ее, как себя самого, нашел ее в себе, как часть своей души. Он сказал: «да, я хорошо знаю, что если бы я наиближайшим образом знал себя, как должен был бы знать, то знал бы все творения самым совершенным образом». Человек есть маленький мир, в нем есть все, что есть в большом мире. По мере познавания себя самого, познает он мир; вырастает в мире; находит в себе первообразы всех вещей, всех сочетаний, всех душ. И находит во внешнем мире реальное воплощение всей полноты своего духовного мира. Требование всех мистов «познай самого себя». Этой степени еще не достиг духовник; и когда сестра Катрей рассказывает ему свою жизнь, он смотрит на нее, как на высшее начало, ибо говорит потом своим братьям: «я слышал человека, впрочем не знаю и сомневаюсь: человек ли он или ангел». «Эта душа знает и любит больше, чем все люди, которых я когда-либо видал». А когда сестра открывает ему, что она тот бедный человек, которого он привел к Богу, он восклицает: «ах, я несчастный! как должен я стыдиться перед лицом Божьим, что, нося так давно духовное звание, я так мало проник в божественные тайны». По его просьбе рассказывает она ему о своей жизни, и он восклицает: «слава Богу, что он создал тебя человеком. Теперь ты должна быть вполне довольна. Я был доволен, если бы у моей души был тот же полет, что у твоей». Она сказала: «Полет души моей не знает препятствия, но не знает моя душа и постоянного пребывания в вечности». Сестра Катрей стремится к тому, чтобы жизнь, мысли и чувства запечатлелись навсегда в жизненных силах всего существа её, чтобы все существо её было воистину просветлено и преображено её очищенным, совершенным духом, чтобы дух стал плотью и кровью. Путь очищения она прошла, крещение водой, омовение, стремится к крещению огнем и духом. Но она не видит пути к нему.
Духовник советует ей отрешиться даже от этого самого стремления, дабы погрузиться в полную отрешенность. «Тогда вовлекает ее Бог в божественный свет, и ей мнится, что она одно с Богом. Но когда она возвращается опять к жизни, то она чувствует страдание: «Плохо мне, тесны мне небо и земля». Это земное распятие духа, которому трудно замкнуть себя в форму. Он просит ее сказать ему что-нибудь.
Она говорит: «Я не знаю ничего достаточно ясного, что могла бы высказать», но он настаивает, и она говорит. Она вела такие глубокие речи об обретенной ею чистой божественной правде, что' он сказал: «Этого не знают люди, и не будь я таким начетчиком, и не прочти я это в божественной премудрости, не было бы это известно и мне». Но ей хочется, чтобы он не из книг взял это, а пережил бы это сам.
Когда она приходит к нему в следующий раз: «Порадуйтесь со мной», говорит она, «я стала Богом!»
По совету его она идет в церковь в отдаленный угол. «И случилось с ней тут, что забыла она все, что когда-либо носило имя, и так далеко отошла от себя и от всякого творения, что должны были ее вынести из церкви, и лежала она до третьего дня, и не сомневались, что она умерла. И не будь духовника, ее похоронили бы».
И когда она приходит в себя, и духовник просит сообщить ему, что она узнала, она отвечает: «Что я нашла, того никто не выразит словами». «Все ли есть у тебя, чего ты желаешь?» – «Да, я была утверждена».
Она была посвящена в высшие мировые тайны, пока тело её, покинутое духом, лежало как мертвое три дня. Через эту трехдневную смерть проходили посвящаемые всех мистерий. Не только сознание отходило от тела, но и все жизненные силы покидали его. Они возвращались к нему после трех дней преображенные духом.
Здесь автор снова говорит об этой мистической смерти, после которой человек становится Богоносцем. Он говорит не только о жертве всего преходящего, вещественного, но о жертве своего духовного «я». Когда дух освобождается и получает власть над веществом, великое искушение бывает ему. Он должен второй раз умереть для себя в духе с Иисусом Христом, чтобы ожить в жизни жизни. Люцифер был чистым духом, как и Христос. Но душа Христа в твари обратилась к Творцу, т.е. принесла себя в жертву. Люцифер жертвы не знает, и в то время, как все творения стремятся к своему первоисточнику, указывая человеку путь к Богу, Люцифер остается замкнутым в себе духом, осужденным тем самым на вечное отлучение от Бога.
Человек же, «умерший до конца», становится чистейшим отражением Божества. В нем заключены все вещи, дела его пребывают в вечности, тело его, исполненное жизни, становится источником беспрерывного блаженства. Через него действует мировая воля, преследуя мировые цели. Ничто приходящее извне не радует его, потому что он сама радость.
После этого рассказывается еще об одном свидании духовника с его дочерью. На этот раз он находит ее в чужой стране. По его просьбе рассказывает она ему о своем внешнем и внутреннем подвижничестве, о своем пути. Её душа достигла вершин чистого созерцания. «Все, что выражается словами и предлагается людям в образах – это только призыв к Богу. Знайте, что в Боге только Бог, знайте, что ни одна душа не сможет возвратиться к Богу, пока не станет Богом, как была Богом раньше, до своего создания».
Он спрашивает ее об аде, чистилище и Царствии Небесном. Ад это состояние души, жившей преходящим, в духовном мире она страдает, отлученная от Бога; чистилище это надежда души на милость Бога, т.е. путь к духовному миру. На страшном суде каждый человек будет судить себя сам. «Люди, которые пребывали при жизни в божественной сущности (т.е. жили духовным непреходящим), не изменяются, ибо когда душа расстается с телом, она остается в божественной сущности, поскольку она познавала и любила Бога, а после страшного суда, когда уничтожатся все вещи, сущность души соединится с сущностью тела в сущности божественной». Все это сообщает она ему, жалея о том, что он познает это рассудком, а не как внутреннее переживание. Потом она просит его совета, как ей теперь жить.
И здесь духовник второй раз является искусителем, но уже теперь бессознательно.
Путем земных лишений и страдания человек приходит к духовному блаженству. Страдание – это всегда задержка деятельности какой-либо силы. Она не находит исхода, скопляется и преображается в иную высшую силу и деятельность. Всякая новая высшая форма жизни предполагает жертву низшей. Блаженство – это чувство творчества, деятельности. Потому за жертвой следует блаженство. И это есть плод преодоления первого искушения. Высочайшая жертва, это отказ от достигнутого блаженства. Ради того, чтобы принять на себя страдание других, отказываются от блаженства высшие духи, и избыток силы своей отдают другим, приносят последнюю великую жертву ради меньших братьев.
Восхищенный красотой и совершенством сестры Катрей, духовник убеждает ее теперь жить для себя, ничего не лишаться, носить прекрасные, изысканные платья, заставлять служить себе все творения и тем самым возвращать их Богу, «ибо то творение, которым насладишься ты, возвратишь ты к его первоисточнику. Ты же знаешь, что все, чем насладишься ты, будет в Боге, прославлять Бога». Она сказала: «я знаю это хорошо, вы говорите правду. Но знайте, что никогда не захочу я быть ни чем иным, как бедным человеком, и так до самой смерти». Он сказал: «ты неправа». Она сказала: «неправой хочу я остаться. Я хочу быть убогой и бедной, и этого никто отнять у меня не может». Она имеет право на все, и это знает она. Но есть нечто больше закона: это, добрая свободная воля – милость. Правду милости утверждает она над законом. Она избирает путь Христа. «Если тот путь не верен во времени и в вечности, то такой и я хочу остаться во времени и в вечности, знайте, не хочу я покинуть пути Господа нашего Иисуса Христа». Путь Христа есть свободный дар, правда утвержденного в себе человека, которая утверждает себя, дарственную, милостивую, щедрую; которая ни в чем не нуждается, во тьме светит, своим избытком все заполняя. «Знайте, иметь возможность лучше помогать людям, которые на пути к своему вечному спасению, но которые еще не утверждены – вот чего хотелось бы мне».
И так она побеждает искушение, для себя она ничего больше не хочет, она просит, лишь для того, чтобы отдать другим; и просящему так – дается. Она достигает той степени, когда через её вполне просветленную, лишенную всякой самости душу струятся, как через чистую среду, божественные силы на помощь другим. Ей дана власть вести других и открывать им духовные миры.
«Речь её была в Боге, и столько говорила она о Боге, что духовник только повторял: милая дочь, говори еще». Он лишается чувств и когда приходит в себя, призывает к себе свою духовную дочь.
«Слава Богу, что он создал тебя человеком! Ты указала мне путь к моему вечному блаженству, я пришел к созерцанию Бога и мне даровалось действительное знание всего того, о чем я слышал сперва из твоих уст. О, милая дочь, ради той любви, что имеешь ты от Бога, я прошу тебя, помоги мне словом и делом, чтобы утвердиться мне там, где я теперь». Она дает ему совет, предостерегает: «Не заблуждайтесь, ищите развлечения в творениях, так чтобы не было вам от них вреда или им чтобы от вас также вреда не было. При этом укрепляйте ваши силы, чтобы не обезуметь». Это должны вы делать, пока не будут пробуждены все силы вашей души, пока не достигнете вы того знания, о котором мы говорили раньше.
И этот трактат основан на истинном переживании. В нем отразился путь и учение Экхарта.
Все что Экхарт знал рассудком, стало для него жизнью от соприкосновения с душой сестры Катрей. Он дает форму, учение; она становится живой силой, наполняющей эту форму. Мы часто видим, что в духовном мире женщина является для мужчины тем, чем он для неё в мире физическом. Она становится для него творческим импульсом, он принимает её живую силу в свой дух, дает этой силе вещество и форму, творит мысли и дела. Общение Мейстера Экхарта с сестрой Катрей было таким духовным взаимодействием, такой высшей формой духовного брака, плодом которого было для обоих рождение Слова. Они оба были воплощением одного духа. Каждый из них принес другому то, чего тому недоставало, и, получив цельность, этот дух прозрел. В сущности в этих двух мы видим одного человека. Путь, который проходит Катрей, ступени христианского посвящения, очищения, страдания и смерти, становится и его достоянием, ибо в духе они одно. Она была для него его премудростью, Софией. В жизни как древних мистов, так и христианских святых, встречаем мы часто такие женские облики, воплощающие их высшее «я». В сказках о них говорится как о премудрых царевнах, обручающихся жениху золотым кольцом – символом посвящения, завершенного круга вернувшегося к своему первоисточнику творения.
III
В тот год, когда был написан трактат о сестре Катрей, страссбургский епископ Иоанн фон Оксенштейн начинает преследование еретических бегардов и бегинок. Кающимся прикрепляется к платью деревянный крест. Множество их сгорает на кострах и погибает в воде. Другие бегут в соседние области, но преследования распространяются и там.
Большинство тех, что так погибали, исповедывали положения, которые открыто проповедовал с кафедры Мейстер Экхарт.
Быть может, переход Экхарта в 1320 году во Франкфурт связан именно с этим преследованием.
Экхарт не мог бороться с инквизиционной властью епископа. Тех бегинок и бегардов, которые были причислены к какому-нибудь ордену и за которых Экхарт мог бы заступиться, преследование не касалось. Экхарт продолжал громко и открыто проповедовать то, за что ежедневно казнили людей. «В таком объяснении слов Христа вы можете спокойно ссылаться на меня, – говорит он в одной проповеди, – я отвечаю за это моей жизнью»; в другом месте он говорит: «Пусть душа моя будет тому залогом». Такие слова не были просто красными словами в то время, когда всюду, где распространялось его учение, пылали костры.
Но его лично преследование еще не касается. Орден за него и дает ему в эти же годы почетное и влиятельнейшее место преподавателя догматики в высшей школе в Кёльне Кёльн издавна был духовным центром Германии. До Экхарта в нем жили и учили Альберт Великий, Фома Аквинский, Дунс Скот. Теперь преследуемые в верхних странах Рейна бегарды и бегинки стекаются туда, но встречают в лице архиепископа Генриха сильного врага. Тогда же был сожжен Вальтер, глава секты, и многие погибли в огне и в волнах Рейна. Там прожил Экхарт последние годы своей жизни.
Ученики, среди которых были тогда Таулер и Сузо называют его «святым учителем», «божественным учителем». Нравственный облик Экхарта был настолько чист, что все старания его врагов собрать какие-нибудь компрометирующие факты из его личной жизни остались напрасными.
В 1325 году на соборе в Венеции поступает жалоба на братьев немецкой провинции, «которые в своих проповедях преподают народу некоторые вещи, могущие легко привести слушателей к ересям». Этот донос относился к Экхарту и молодым священникам, его последователям. Первые попытки обвинить Экхарта оказались неудачными. Когда инквизиторами явились соперники Экхарта, теологи высшей Францисканской школы в Кёльне, Доминиканский Орден встал за Экхарта и его правоверность была восстановлена. Недовольный его оправданием архиепископ неблаговидными способами сам собирает против него улики, а когда и это не приводит к желанным результатам, он начинает 14 января 1327 года против Экхарта формальный процесс.
24 января Экхарт со свидетелями является перед инквизиторами и восстает против их способа ведения дела. Он считает, что недостойное поведение с подслушиваниями, поклепами и каверзами есть полный произвол, который наносит оскорбление всему Ордену. Он считает ниже своего достоинства отвечать на их обвинения и приглашает их 4-го мая с собой в Авиньон, где он, Экхарт, перед папой и всей церковью докажет чистоту своего учения, которое было ими просто неверно понято.
13 февраля 1327 года в доминиканской церкви в Кёльне Экхарт, окончив свою проповедь, попросил прочесть народу на латыни рукопись, которую он держал в руке, и когда она была прочтена, перевел ее сам на немецкий язык и объяснил. Затем он пригласил бывшего здесь нотариуса составить об этом протокол. Свидетелями подписались несколько духовных лиц и два кёльнских гражданина. Заявление же это, которое потом ложно называли отречением, гласило:
«Я, Мейстер Экхарт, доктор святой теологии, объявляю прежде всего, призывая во свидетели Бога, что каждое заблуждение в вере и искажение ее избегал я насколько мог, ибо таковые заблуждения были мне всегда ненавистны и ненавистны до сих пор, как доктору и члену Ордена. Если нашлось бы что-либо ошибочное в этом отношении, что бы я написал, сказал или проповедовал, открыто или неоткрыто, прямо или косвенно, с дурным умыслом или ради духа сопротивления, – от этого отрекаюсь я прямо и открыто всем и каждому, кто присутствует здесь в собрании, ибо смотрю с этого мгновения на сие, как на несказанное и ненаписанное, особенно потому, что слышу, что плохо меня поняли; будто я проповедовал, что мой маленький мизинец создал все; но я не думал и не говорил того, что гласят эти слова; а сказал я это о пальцах того маленького мальчика Иисуса». Затем, опровергнув еще одно искажение своего учения о душе и объяснив его, Экхарт говорит: «Я исправляю все это, и отказываюсь от всего этого, и буду исправлять, и буду отказываться в общем и в частности всегда, когда это понадобилось бы, от всего, в чем было бы признано отсутствие здравого смысла».
Во всем этом нет ничего, что можно было бы назвать отречением.
Экхарт только готов отказаться от того, что можно было бы доказать как идущее вразрез с верным учением и здравым смыслом. Он утверждает, что его не поняли, и вовсе не признает себя виновным.
Экхарт хотел этим доказать, что совесть его чиста перед церковью. И разъяснить это хотел он народу, чтобы тем самым снять обвинение и с Ордена, который стоял за него.
Это не был ответ инквизиторам.
Решения своего дела Экхарт не дождался. Он умер в 1327 году. А через два года (27 марта 1329 года) появилась столь желанная кёльнским епископом папская булла, признающая 26 положений учения Экхарта еретическими и называющая вышеприведенное его заявление собственным его отречением от этого учения.
IV
Экхарт сам считал, что его учение вполне согласно с учением церкви. Он исповедывал те же истины, что и учитель его Фома Аквинский, но подходил к ним иным путем, давал им новый облик и новую жизнь.
Как мистика, так и схоластика принимают за основу непосредственное прозрение Бога. Но схоластика принимает это прозрение, или откровение, данным извне, она опирается на чужой опыт, на авторитет Священного Писания. На этом основании строит она систему понятий, которая делает догмат приемлемым для разума. Разумом возвышаясь над природой, она объясняет ее законы. Но отвлеченная мысль остается при этом замкнутой сама в себе, рассудочной, разумеющей вещи извне.
Схоласт мыслит о Боге, мистик мыслит Бога. Или еще точнее: он мыслит божественно.
Для мистика сущность человеческой мысли и божественной – одна. Человеческая мысль – отражение мысли божественной и следует ее движениям, поэтому она действительна. Бог мыслит Себя в человеке. Мысль мистика – органическая жизнь его «я», раскрытие этого «я», основа и сущность которого божественна. «Здесь Божья глубина – моя глубина, и моя глубина – Божья глубина».
Живое откровение, горящая действительность, которую как нечто безусловное открывает в ясности и радости погрузившийся в себя дух, – не нуждаются во внешнем закреплении, в символе, в догмате.
В то время как господствующая церковь утверждается на предании и писании, на доверии к свидетельству о Слове жизни тех, «что слышали и видели собственными глазами, что сами были свидетелями, чьи руки осязали...» мистик познает то же Слово в душе своей, рождаемое Отцом в ее основе и сущности.
Экхарт говорит, поясняя слова Христа: «Это хорошо для вас, что Я вас покидаю, ибо если бы Я не ушел от вас, то вы не могли бы причаститься Святому Духу». Как будто Он говорит: «До сей поры вы видели слишком много радости в Моем видимом присутствии, поэтому не могли причаститься совершенной радости Святого Духа...»
Бог рождает Своего Сына в вечности, и так же, как совершилось это рождение однажды во времени, совершается оно в основе и сущности человеческой души. «Бог стал человеком, дабы я стал Богом». Великое «я есмь» мира, Слово, воплотилось в человеке, дабы узнал человек в себе великое «я есмь» мира. Отрешаясь от своего временного лика, он познает в себе бессмертное «я есмь» и в нем становится причастником мировой творческой воли; там он в средоточии, из которого исходят лучи ее, там видит он себя «как того, кто создал вот этого человека». В этой глубине, в которой бьет жизнь сама из себя, без всякого «почему» – необходимость и свобода становятся единым. Сливая свое «я» с мировым, человек постигает мировую волю, как свою. Поняв всем существом своим закономерность, он перестает чувствовать закон, как внешнюю силу. Мало того, что, разумея, он исполняет закон, он творит его.
Человек постигает вещи не только внешними чувствами, но и внутренним прозрением. Свет этого внутреннего познания называет Экхарт «искоркой» души. Кто просветлен этой «искоркой», тот познает мир не только чувственно и рассудочно, он познает вещи, сливаясь с их сущностью, познает их изнутри: перестает быть в мире как нечто обособленное, находит все в себе и себя во всем.
Человек стал человеком благодаря своему самостоятельному «я». Но он становится человеком в высшем смысле этого слова, когда он через самопознание возвышается над этим ограниченным «я» до принятия в себя мирового. «Где кончается тварь, там начинается Бог. И Бог не желает от тебя ничего большего, как чтобы ты вышел из себя самого, поскольку ты тварь, и дал бы Богу быть в тебе Богом».
По Экхарту, самая сущность Бога есть любовь. Бог должен любить человека. «Клянусь вечной правдой Господа, должен Бог излиться всею силою Своею в каждого человека, дошедшего до глубины. Излиться всецело, так, чтобы ни в жизни Своей, ни в сущности Своей, ни в естестве Своем, ни даже в самой божественности Своей не сохранить ничего для Себя, но щедро и плодоносно излиться в человека, отдавшегося Богу». Итак, внутреннее озарение дается неизбежно тому, кто достигает отрешенности, чья личная, обособленная воля молчит. «Дух того человека не может желать иного, чем желает Бог. И это не неволя его, это его собственная свобода. Ибо свобода – это наша несвязанность, ясность, цельность, чем мы были в нашем первом происхождении и чем стали освобожденные в Духе Святом».
Это освобождение в Духе Святом есть возврат к Божеству, слияние с Божеством, но не прежнее бессознательное и безличное пребывание в лоне Божества, а новый союз с Богом, через Сыновство, в свободе. Новый Завет. О возврате к Богу говорит Экхарт: «И устье мое прекраснее моего истока, ибо вот я – единый возношу все создания из их разума в мой, дабы и они стали во мне единством». И в другом месте: «И я – единый возвращаю все создания Богу».
«Праведный человек не служит ни творению, ни Богу, ибо он свободен и чем ближе к справедливости, тем более он сам свобода». Такой человек становится в мире сознательным строителем, сознательно исполняя мировые цели. Апостол Павел говорит:«Ибо тварь с надеждой ожидает откровения сынов Божих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тления в свободу славы детей Божьих, ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится».
В учении Экхарта нет того буддийского ухода от жизни, которое стремится лишь к личному освобождению. Восточное созерцание ведет человека обратным путем, к его источнику, к слиянию с Божеством, в этом пути человек как бы отрицает эволюцию мира, приходит обратно с пустыми руками. Экхарт христианин, «устье его выше истока». Созерцание его оплодотворяет творчество действительной жизни, и наоборот, творчество действительной жизни – созерцание. После того как Слово стало плотью, дух не убегает от земли, но, возлюбя ее, принимает ее в себя; в духе преображенная она возвращается к Отцу.
Из этого взгляда вытекает все нравственное учение Экхарта. Зло, по Экхарту, – поступки обособленного, замкнутого в себе человека, который хочет лишь своего. «Для человека, пребывающего в Божьей воле, и в Божьей любви, для него радость – делать добрые дела, которые Бог хочет, и оставлять злые, которые против Бога. И для него невозможно не выполнить дело, которое Бог хочет, чтобы было исполнено».
Радостным, творческим духом проникнуто его учение. Творческое начало видит он и в страдании. «Бог не разрушитель природы, но строитель ее; он разрушает только то, что может заменить лучшим». В большом страдании он видит сокращение пути того, кто Богом любим. «И радость Божья, и праведника – одна».
Упрекают Экхарта, что Христос, рожденный в душе, затмевает в его учении Христа, рожденного Марией, и этим объясняют его толкование Евангельских событий. «Мы должны все одухотворять», – говорит он. Пять мужей Самаритянки для него – пять чувств; вдова Наинская – рассудок, умерший муж – творческое начало души, сын – высший разум. «Иосиф и Мария потеряли Христа в толпе и должны были, чтобы найти его, вернуться туда, откуда ушли, – в храм. Так и мы должны вернуться туда, откуда изошли».
Упрек этот несправедлив. Для Экхарта во Христе было воистину воплощено Слово, и все Палестинское действо, все события и каждое лицо были воистину отображением духовного мира. Все участники той великой мистерии были одновременно и живыми людьми, и чистым воплощением духовных сущностей. Жизнью стало то, что в прообразах, в обрядах совершалось в древних мистериях. Тогда воистину все, что совершалось на земле, совершалось на небе, а все события на земле были в то же время и полной реальностью духовной, то есть чистым символом. Постигая это таинство, Экхарт мог видеть события, происходящие в душе, в образах того действа, и наоборот, события Палестины – как образ и символ мира душевного.
Другие, наоборот, игнорируют в учении Экхарта его веру в Христа Богочеловека. Так один из его переводчиков произвольно выбрасывает все те места проповедей и трактатов, где Экхарт касается христианских догматов. Он хочет очистить его учения от всего несущественного. Другой спешил снять с Экхарта подозрение в том, что он верит в черта и ангелов. Подобные вещи были для него лишь символами, объясняет он. Теперь символы равны формальным отвлеченным понятиям. Для нас микрокосм и макрокосм разъединены. Человек думает, что его духовный мир оторван от окружающего мира. Это крест и проклятие нашего времени, и отсюда его материализм, с одной стороны, и абстрактный идеализм – с другой.
Для Экхарта символ был той же реальностью, а понятия – живыми существами и живыми силами объективного духовного мира, в котором он жил полной творческой жизнью. Напрасно люди, желая почтить Экхарта и сравнять с собой, переносят его в бесплодную пустыню абстракций. Зеленеющий и цветущий дух Экхарта питается неиссякаемыми глубинными ключами мира. И как жив этот дух, и как он живит!
Экхарт черпал свои мысли не только из книг Отцов Церкви, схоластов и античных философов, учение которых знал очень глубоко (неоплатоники Плотин и Прокл были ему особенно близки), он пережил эти мысли всем существом своим. Но на самых высоких ступенях мистического переживания мысль его остается ясной и строгой, как кристалл. И законченность, и многогранность этой мысли ничего не ограничивает и не сковывает. Сквозь ясность ее, как в кристалле, темнеет глубина.
Его мысль проникнута Христом. В нем сама солнечная мысль Христова, лучистая и творческая; всевидящее око, которое не только воспринимает лучи данных вещей, но излучает свой свет, пронзая тучи, преображая их в красоту славы.
«Мы видим вещи таковыми, каковы они суть; вещи же таковы, какими видит их Бог», – говорит Августин. И такая в себе самой находящая опору мысль и из себя самой излучающаяся есть творческая мысль Христова, созидающая мир.
Христианство первых веков опиралось на внешнее свидетельство и традицию; постепенно, уже у Павла, сущность познания Христа перенесена на внутреннее откровение. Средневековые святые, как Франциск Ассизский, переживают Христа в непосредственном восприятии, в чувстве. В схоластике христианство захватывает область рассудка; у Экхарта она как бы проникает в центр сознания. Бытие Христа вытекает из сознания своего «я».
Последователи Экхарта должны были осуществить его высокое учение в жизни.
Глубоко воспринятая мысль не может оставаться недействительной; она заставляет не только иначе думать, но и иначе жить. То, что учитель видел в радостном духовном прозрении, как возможность человеческого существа для учеников стало жизненной целью.
И та высокая правда, которую он открыл им, обратилась, как меч, против них.
Им был показан образ божественного человека в его первоначальной красоте, и, обратясь к действительности, они увидали искаженное отражение его в мире, испорченном Люцифером. Пытаясь жить сообразно «строю Царствия Небесного», они поняли, что все вещи и сам человек подвластны иным законам; они столкнулись с началом сопротивления в себе и в мире, и им стало ясно, что познание вовлекло их в борьбу не на живот, а на смерть.
«И взял я книгу из руки Ангела, – говорится в Апокалипсисе, – и съел ее, и она в устах моих была сладка, как мед; когда же я съел ее, то горько стало во чреве моем». Ибо радость откровения духа обращает жизнь в этом теле в крестный путь.
Причащаясь божественному творчеству и становясь «другом Божиим», человек причащается жертве Его.
Этого не поймут те люди, которые, прослушав проповедь Экхарта, скажут себе: я вернусь к себе домой, сяду на мой стул, буду есть мой хлеб и служить моему Богу; те, которые ищут лишь своего благополучия и благосостояния во всех областях.
Они уже обратили искусство в высший комфорт души своей и так же поступят с мистикой. Мысль их ни к чему не обязывает. Слово остается словом, прекрасной игрой ума.
Не такими слушателями Экхарта были его ученики Иоанн Таулер и Генрих Сузо. Они, поняв, что путь ко второму рождению лежит через смерть, вступают на этот путь, на трудный, на скорбный, и о нем говорят.
Отсюда и настроение, которым проникнуты их книги.
У Сузо все переживания переходят больше в область душевную, есть что-то трогательное и детское в нем, в его любви, в его слезах.
Ближе к своему учителю Иоанн Таулер.
Продолжая жить в высокой области мысли Экхарта, он только пытается стать из созерцателя Духа живым в Духе.
Оттого в известный момент его жизни к нему приезжает тот таинственный помощник, который известен в истории под именем «Друга Божьего из Оберланда». Этот человек, который был больше, чем учитель в обыденном смысле этого слова, в котором учение было преображено в силы всего его существа, дал Таулеру ключ к новой жизни, дал ему власть не только поучать, но и «глаголом жечь сердца людей». Говорят, что от одной проповеди Таулера 40 человек упали в обморок и лежали, как мертвые.
Такими путями проникло в жизнь духовное течение, начатое Экхартом. Впоследствии, обогатившись всем, что могло дать глубокое и интуитивное познание природы, оно становилось все более творческим и отразилось в учении Парацельса и Якоба Бёме. Уступая место задачам иных времен, оно ушло в подземные русла. Без него немыслимо творчество Новалиса и, наконец, Гёте.
Почему важно, чтобы в наши дни прозвучал отрешенный и вместе с тем страстный голос Мейстера Экхарта?
Не стоим ли и мы, как он, на дороге нового времени? Ибо души напряжены и ожидают откровения. Но где сильнее свет, темнее обозначатся и тени. Все, что в иные времена осталось бы грехом отдельных; все, что не есть одна чистая отрешенность; все, что не есть одна любовь, которая сильнее смерти и убивает все отъединенное, – в такие времена гибельно для многих.
Надо раскрыть сердца духовному миру. Он приблизился...
Экхарт не устает освобождать душу для нового, все более чистого бытия. Он требует высочайшего. Его чистый и трезвый дух создает в душе ту тишину, в которой Бог произносит Свое Слово.
Источник: Духовные проповеди и рассуждения Мейстера Экхарта. Проповеди и рассуждения / Мейстер Экхарт; Перевод со средневерхненемцкого и вступительная статья М.В. Сабашниковой. – Москва : Мусагет, 1912. – XLVIII, 189 с. https://ru.wikisource.org/wiki/Проповеди_и_рассуждения_(Экхарт;_Сабашникова)