СВЯТАЯ ТЕРЕЗА АВИЛЬСКАЯ
1515—1582
Кто делает упорные усилия, чтобы взойти на вершину совершенства, тот никогда не восходит на нее один, но всегда ведет за собою, как доблестный вождь, бесчисленное воинство. ( Св. Тереза Авильская )
В декабре 1562 года Тереза перешла в обитель св. Иосифа. Все ее имущество при выходе из богатейшегс монастыря Благовещения составляла соломенная постель, железные вериги, веревка для самобичевания, да ветхая, заплатанная ряса. Правнучка леонских королей, яснейшая донья Тереза де Аумада сделалась «смиренною сестрой Терезой Иисуса».
«Было для меня предвкушением блаженства небесного видеть этот маленький домик, удостоенный присутствия самого Господа в Святейших Таинствах, и ввести в него четырех бедных сирот, великих служительниц Божьих», - пишет Тереза. «Мне часто доводилось думать о том, что Бог, преисполнив таким богатством эти души (сестер), должен был иметь какую-то великую цель». «Этот дом - небо, если небо возможно на земле».
Радоваться бы надо, казалось, что совершилось, наконец, великое дело, начало Реформы, но радости в душе ее не было. Страшная тоска напала на нее - чувство какой-то вины бесконечной, - она сама хорошенько не знала какой, но, может быть, в младенчески невинных глазах о. Педро и в безмолвно вопрошающих глазах сестер читала она свой приговор, и ей казалось тогда, что, согласившись, чтобы обитель имела доход, она изменила Господу и предала Его лобзанием Иуды.
Хуже всего было то, что она уже не могла молиться о прощении, потому что она знала, что, если бы даже Господь ее простил, то сама она не простит себя никогда, и мучилась этим так, что ей казалось иногда, что уже здесь, на земле, заживо начались для нее те вечные муки ада, о которых было ей видение пять лет назад: точно втискивали ее и все не могли втиснуть в маленькую, выдолбленную в каменной стене ямку. И не другие, а сама она вырывала из себя душу. Но и теперь, как уже столько раз, спасло ее чудо. В самой черноте адова мрака явился ей однажды Христос в таком лучезарном сиянии, что она не могла поднять глаза на лицо Его. Он ничего не сказал ей, только посмотрел на нее так, что всех мук ее как не бывало, и снова была она так уверена в деле своем, так спокойна и радостна, как будто Он Сам вел ее за руку...
Для любой испанской монахини того времени Церковь была данностью, с которой все мирно уживались: мир был христианским миром, и все находило в нем свое положенное место: и Папа, и король, и церковная, и светская культура. Хотя единство христианского мира было разрушено Лютером, Тереза вначале об этом ничего не знала, а Испания тогда была единой страной.
И вот внезапно ей открылся трагический и скорбящий образ Церкви того времени.
Именно тогда, когда она основала свой первый новый кармелитский монастырь, во Франции начались религиозные войны. Кардинал Лоренский, приехав на Тридентский Собор, рассказал о том, какие ужасы творятся на его родине, и вести об этом дошли до маленького монастыря из двух источников: от друзей Терезы из числа духовных лиц и из окружного послания, разосланного Филиппом II по всем монастырям, где он рассказывал о происходящем и призывал к усердной молитве. Мысленному взору Терезы предстало невиданно зрелище: христиане, сражающиеся с другими христианам и их убивающие, подожженные и разграбленные церкви, монастыри, взятые приступом и разграбленные, надругательства над Евхаристией, ненависть и презрение к Папе и к епископам. Даже нам сегодня трудно себе представить, какими жестокостями сопровождалась религиозная рознь, почти уничтожившая христианскую Европу.
Тереза была слишком умна, чтобы сразу же не понять, что эти «великие беды Церкви», как она их называла, были печальным результатом всего предыдущего, которое она называла «положением чрезвычайно прискорбным»: слишком много христиан были неверны своему призванию, (особенно из числа тех, кто должен был бы целиком посвятить себя Христу и Церкви.
Она еще не оправилась от этого первого потрясения, из-за которого страдала даже физически, как ее поразила другая новость, быть может, еще более страшная.
В ее монастырь явился погостить францисканский монах, который возвратился «из Индий», то есть из новых земель, открытых Колумбом. Тереза издалека с радостью и гордостью следила за их завоеванием, которое было всенародным делом. Она считала его славной, рыцарской миссией. Когда погиб брат ее, Родриго, сражаясь на Рио де ла Пиата, она говорила об этом с другими монахинями в убеждении, что наконец-то у нее есть брат-мученик, «потому что он умер, защищая веру». Но францисканец, принесший вести из Нового Света, был знаменитый о.Мальдонадо. Собратья о. Мальдонадо говорили, что если ему дать волю, то он бы целый день говорил о том, что у него на сердце: и именно это произошло у решетки маленького монастыря.
Перед мысленным взглядом и совестью Терезы проходили жестокие картины: новые народы не только не приобщались ко Христу, но, напротив, погибали, стали дичью для бесчеловечных и жестоких испанских конкистадоров. Конечно, такими были не все. Но как должна была воспринимать Тереза слова: «Я видел, как индейцы, умирая, с плачем отказывались от последнего причастия, потому что они не хотели попасть в испанский рай»! «Я была так расстроена, - рассказывала впоследствии Тереза, - что ушла, обливаясь слезами».
«Дорого мне обходятся эти индейцы, - писала она в письме брату Лоренцо, еще бывшему за океаном, сколько несчастий и у нас здесь, и у вас там... Многие рассказывают мне об этом, и часто мне нечего сказать, кроме того, что мы хуже диких зверей...»
Но нельзя забывать, что Тереза была тем человеком, который все происходящее в жизни воспринимает как призыв к ней самой - призыв к действию. Прежде всего в ней зародилось сознание своей собственной ответственности, свойственное святым, которые всегда осознают свою сопричастность к происходящему: «Быть может, именно я разгневала Христа своими грехами, и Он обрушил на землю столько бед».
Тереза не впала в уныние и отчаяние, но стала энергично действовать. Она дала обет Богу действовать с максимально возможным совершенством, то есть обещала в каждой ситуации выбирать то, что представится ей наиболее совершенным.
Если об этом задуматься, не будучи человеком подлинно великой души, то это - страшное обещание, которое может заковать душу в тяжкие цепи. И действительно, исповедники Терезы разрешили ее от этого обета и заставили ее принести его в более смягченной форме.
Этим стремлением Терезы - сделать все, что от нее зависит, чтобы помочь Церкви Христовой - и сумел воспользоваться приехавший в Испанию в 1567 году генерал ордена кармелитов, одобривший ее реформу и давший ей разрешение на основание новых монастырей. С этого дня Тереза станет крупной деятельницей предпринятой Католической церковью реформы. В продолжение почти 20 лет она будет странствовать по горам и долам Испании, терпя всевозможные лишения и оскорбления во имя возрождения идеала средневекового монашества.
13 августа 1567 года авильские граждане с удивлением увидели, как четыре тяжелых, крытых полотном телеги, подъехали к воротам новой обители св. Иосифа; вышли из нее четыре монахини и нагрузили на телеги нищенский скарб; как вышла и Мать Основательница Madre Fundadora, - так теперь называли Терезу, - взобралась на одну из телег, держа в одной руке бутыль святой воды, а в другой - восковую куклу Младенца Христа, Ниньо, с которой никогда не расставалась, уселась на соломе среди четырех сестер. Поезд медленно тронулся по большой саламанской дороге.
К вечеру только узнали Авильские граждане, куда и зачем выехала Тереза: в богатый торговый город Медина-дель-Кампо, чтобы и там основать такую же обитель Нового Кармеля, как в Авиле, и что будет их основывать во всех больших городах Испании - в Мадриде, Севилье, Толедо, Саламанке, Валладолиде, Бургосе. Громко люди говорить не смели, потому что знали, что сам христианнейший король покровительствует Терезе; шептались только по углам, но эта ненависть тайная была еще ядовитее, чем явная. Говорили, что ей, как могучей ведьме, заключившей договор с диаволом, ничего не стоит обмануть короля, весь королевский Совет и даже самого Великого; что осрамит она город Авилу не только на всю Испанию, но и на весь христианский мир и что, может быть, следовало бы потихоньку убить ее, сжечь и развеять пепел ее по ветру.
А в это время поезд Матери Основательницы все так же медленно двигался в лютом зное, по выжженным горам и пустыням старой Кастиллии. Добравшись до Медины-дель-Кампо, на ночь остановились в купленном для обители, полуразрушенном доме на улице св. Иакова, а только забрезжил день, маленький колокол уже возвестил удивленным гражданам Медины о появлении новой обители. «Чтобы это сделать, нужно было мне великое мужество, а оно у меня, говорят, немалое», - вспоминает Тереза.
При свете дня оказалось, что новая обитель в худшем состоянии, чем думали: крыша и стены обвалились, так что алтарь и Чаша со св. Дарами были почти на улице. Очень боялась Тереза, что еретики, которых в городе было множество, ночью тихонько подкрадутся и, выплеснув из Чаши на землю Кровь, выкинув Тело Господне, растопчут их ногами. Стражу поставила она к алтарю, но и сама сторожила всю ночь. Все сестры по очереди стояли на дозоре многие дни, пока не починили крыши и стен.
В первых числах ноября явился в новую обитель студент Саламанкского университета, брат Хуан де Санто Матиа, кармелит из братства Обутых. Не довольствуясь смягченным уставом Кармеля, задумал он перейти в Картезианское Братство с уставом более строгим, о чем и пришел посоветоваться с Терезой.
Ростом он был так мал - едва доходил до плеча ее, что казался иногда совсем маленьким мальчиком; в тонких губах слишком маленького рта и в тонком голосе его было что-то детское, а очень высокий, крутой и обнаженный лоб был похож на лоб древнего мудреца. «Маленьким Сенекой» назовет его Тереза, и прозвище это очень к нему подойдет. Ясные, большие, усталые глаза его светились таким умом, что ей казалось, что ни в чьих глазах человеческих не видела она такого ума. И во всем существе его - особенно в кроткой, тоже как будто бесконечно усталой улыбке - было то, что можно назвать «тишиной высот».
«Сразу поняли они друг друга», - вспоминает ее Духовник, о. Хуан д'Авила. «Только я его увидела, как он ее очаровал», - вспоминает и сама Тереза. «Брату Хуану не надо было проходить испытаний, потому что, хотя он и принадлежал к Братству Обутых (с новым смягченным Уставом), но жил всегда в великом совершенстве». «Господа благодарю я за то, что для дел Реформы имею уже полтора монаха», - хвалилась она, шутя, немногим друзьям своим в Авиле. «Целый монах» был о. Антонио де Гередиа, игумен у св. Анны в Медине-дель-Кампо, который тоже хотел перейти из Старого Кармеля в Новый, а «половина монаха» - маленький брат Хуан.
Так было снаружи, а внутри - не совсем так: кажется в этом первом же свидании почувствовали оба, что очень близки друг другу и так же далеки, как будто разделяла их навеки какая-то невидимая, но непереступимая для них черта - может быть, то самое, что отделяет созерцание от действия - «благо одного» от «блага всех».
Брат Хуан вернулся от Терезы в Саламанкский университет, где кончил полный круг богословских и философских наук, а затем немедленно постригся в Новый Кармель, первым иноком мужского Братства, и Мать Основательница собственноручно сшила ему рясу.
Осенью 1568 года основана была в дикой и мрачной долине Дуруэло у подножия Сиерры де Гредос третья обитель Нового Кармеля, первая мужская, где было всего три монаха: брат Хуан, принявший здесь впервые имя Иоанна Креста, о. Антонио де Гередиа и еще один никому не известный монах, брат Джозе де Кристо.
Новая обитель устроена была в такой жалкой лачуге, что и полуразвалившийся дом первой обители в Медине-дель-Кампо казался перед нею почти дворцом. Крошечная церковка новой пустыньки была «украшена» несколькими черепами и грубыми, кое-как из сучьев связанными крестами. Кровля лачуги была такая дырявая, что через нее шел дождь и снег. Но не чувствуя этого, иноки, погруженные в молитву, в долгие ночи, покрыты бывали снегом так, что походили на три сугроба. Страшными самобичеваниями, постами, бдениями и железными веригами, изнуренные напоминали они живых мертвецов.
Мать Основательница, увидев их, ужаснулась. «Будучи трусливой и немощной, я молила их умерить эти подвиги самоумерщвления». Но они ее не послушались и даже как будто не поняли, о чем она им говорила. «И я поняла тогда, - заключает Тереза, - что здесь в Дуруэло (мужской обители), Бог даровал мне большую милость, чем в женской обители св. Иосифа».
«Брат Хуан был всю жизнь святым», - скажет Тереза в конце жизни своей. «Света я ищу и здесь, и там, но нахожу его только в маленьком Сенеке моем». «Он, воистину, отец души моей». «Я нашла, наконец, человека по сердцу Господню и моему». Так восхищается Тереза Иоанном Креста.
«Мужество у него великое, но он всегда один».
«Знание - великое сокровище... Да избавит нас Бог от невежественного благочестия!» - учит Тереза. В самое внутреннее, в самое глубокое - в сердце души ведет этот путь Совершенства у св. Терезы.
«Бог есть все, а тварь - ничто», - скажет Иоанн Креста. «Надо искать Творца в твари», - ответит Тереза. «В твари ничтожнейшей, вызванной Богом из небытия, даже в муравье, - больше чудес, чем ум человеческий может постигнуть».
В религиозном опыте, в действии, Тереза - одна из умнейших женщин, какие были когда-либо, но отвлеченное богословское и философское мышление - не ее стихия, что она и сама хорошо сознает. «Я не понимаю, что значит слово ум, и какое отличие ума от души: мне кажется, что все это одно и то же».
«Главное, не много думать, а много любить... Но может быть, мы вовсе не знаем, что такое любовь», - это было сказано Терезой с такою ослепительной, как бы математическою точностью, если не под влиянием, то около Иоанна Креста. Она и это хорошо сознает: «Не ему учиться у меня, а мне - у него». Но знает и он, что многому мог бы у нее научиться. «Я не буду говорить об экстазах, восхищениях, откровениях и других утонченных дарах духа, потому что обо всем этом уже достаточно сказано блаженной Терезой Иисуса в ее чудесных книгах».
«Как-то раз, на втором году моего настоятельства у Благовещения, - вспоминает она, - когда я причащалась, о. Иоанн Креста, разделив Гостию на две половины, одну из них дал мне, а другую - другой монахине». «Это он сделал, - подумала я, - для того, чтобы смирить, унизить меня, потому что я однажды сказала ему, что вкушаю наибольшую сладость, когда Гостии большие, хотя и знаю, что это не имеет никакого значения, потому что Господь находится весь и в малейшей частице св. Причастия».
Но и ее влияние на него не менее благотворно.
Однажды в г. Авиле происходило полушутливое богословское состязание, подобное тем, какие проводились в тогдашних испанских университетах. Предметом его были услышанные Терезой в видении из уст Господних таинственные и ей самой непонятные слова: «Ищи себя во Мне». Приняли участие в состязании ученейший богослов Авильского университета, бывший духовник Терезы, о. Хуан д'Авила, брат ее, Лоренцо, недавно вернувшийся из Перу, где разбогател, и под влиянием сестры вступивший на «путь Совершенства» (в очень трудную минуту он спас дело Реформы, пожертвовав большие деньги для основания обители св. Иосифа), «святой рыцарь» Франческо де Сальчедо и брат Иоанн Креста. Все они представили истолкования тех четырех таинственных слов Господних, а Тереза, избранная верховным над ними судьей, представила отзыв о каждом из этих истолкований. Вот отзыв ее об истолковании брата Иоанна: «Да избавит нас Бог от людей таких духовных (как брат Иоанн), что они не допускают ничего, кроме совершенного созерцания. Слишком дорого стоило бы людям, если бы они могли искать Бога, только умерев для мира. Ни Мария Магдалина, ни Самарянка, ни Хананеянка вовсе не умирали для мира, когда нашли Бога».
«Кто делает упорные усилия, чтобы взойти на вершину совершенства, тот никогда не восходит на нее один, но всегда ведет за собою, как доблестный вождь, бесчисленное воинство».
Кажется, то, что их так чудно соединяет и разделяет, изображается лучше всего в рассказе авильских монахинь о чуде «Поднятия на воздух». Однажды, в Троицын день, о. Иоанн Креста и мать Тереза Иисуса находились в одной из многих приемных Благовещенской обители, разделенные решеткой. Он говорил ей о «возлюбленной тайне своей», божественной тайне Троицы, как вдруг почувствовал, что поднимается на воздух. Неодолимая сила подняла его так высоко, что он прикоснулся головой к потолку. Тою же Силой поднята была и Тереза. Но оба они продолжали беседу, как ни в чем не бывало. Тогда же сестры и увидели их, поднятых на воздух. «Видите, дочери мои, - проговорила Тереза, опустившись на пол и как будто стыдливо извиняясь в чем-то, - нельзя говорить о тайнах Божьих с о. Иоанном, чтобы он не увлек за собою в Экстаз!»
Как только Тереза стала взаимодействовать с Иоанном Креста в деле Реформы, так сила ее возросла бесконечно. За три года, от 1568, когда она встретилась с ним впервые до 1571, основывает она семь обителей - в Мачеро, Магалоне, Валладолиде, Толедо, Пастране, Саламанке и Альбе-де-Тормез. А после нескольких вынужденных периодов бездействия основания возобновляются. За последние несколько лет жизни Терезы основаны были обители в Сеговии, Вэасе, Севилье, Каракаве, Вилленеве-де-ла-Ксара, Паленчии, Сории, Гренаде и Бургосе. «Дух, оживлявший ее, был так ревностен, что не давал ей покоя», - вспоминает один из ее современников.
Самое удивительное то, что все эти основания происходят при величайшей бедности, так что у Матери Основательницы часто не в переносном, а в буквальном смысле, нет ни гроша. Но «святая Госпожа Бедность» - мать святого Богатства. Все эти Основания Терезы - нечто небывалое за все века христианской Церкви после Оснований апостола Павла.
Чтобы понять как следует не внутреннюю, чудесную, а хотя бы только историческую, внешнюю сторону дела Терезы, надо вспомнить бывшую в Испании XVI века, после завоевания Нового Света, неодолимую тягу монашеству, к уходу из мира: тем, кто завоевал земли осталось завоевать и небо. Тереза - великая Завоевательница, Конкистадор не внешнего, а внутреннего Нового Света. Донья Катарина де Кордона, воспитательница Дона Карлоса и Дона Хуана Австрийского, правнучка знаменитых герцогов Кордонских, тайно покидает двор, облекается в рубище и живет, как дикий зверь, в пещере, питаясь корнями и травами. Многие богатые и знатные люди живут и в миру, как монахи. Сам Император Карл V уходит в монастырь св. Юста, а сын его, Филипп II, - в подобный монастырю Эскуриальский дворец.
Но в этой общей тяге к монашеству Тереза находит только внешнюю помощь, а внутреннюю - в самой себе, в бесконечном мужестве своем. «Мне говорили, что это женщина; нет, мужчина и даже один из наиболее мужественных, каких я когда-либо видел», - скажет о ней один из близко знавших ее людей. «Я хотела бы, чтобы вы (сестры Кармеля) имели вид не женщин, а мужчин, и притом таких мужественных, чтобы и мужчины этому удивлялись», - скажет сама Тереза.
«Книга Оснований» св. Терезы есть книга великого мужества.
На тех же тяжелых скрипучих телегах, запряженных теми же ободранными мулами, как в первом путешествии, с тою же вечной бутылью святой воды и восковою куклой Младенца Христа, то линяющей от дождя, то покрываемой снегом, то истаивающей от зноя - отправляется Тереза во все путешествия. А там, где нет больших дорог и вьются только тропинки над пропастями, - едет верхом, будучи прекрасной наездницей, и когда, сорвавшись из под копыта споткнувшегося мула, камень летит с протяжным гулом и грохотом в пропасть, - не бледнеет, а только ласкает мула по шее; или даже идет пешком царственно-прекрасными, «прозрачными и нежными, как перламутр» маленькими ножками - босыми или в грубых лаптях. И это часто в таких местах, которые считаются разбойничьими гнездами, так что проводники отказываются ее провожать. Но ей ли бояться испанских разбойников, все-таки добрых католиков?
Летом, передвигаясь по пыльной и незащищенной деревьями дороге, путешественники изнемогали от невыносимой жары, а зимой дождь и снег превращали дорогу в непролазную грязь. Только ранней весной да поздней осенью пути сообщения становились сносны. Монахини, которых Тереза везла с собою, должны были ехать все с закрытыми лицами и жить в пути, как было установлено в монастыре. Поэтому они всегда брали с собою песочные часы и маленький колокол, который в обычное время призывал к молитве или к молчанию. Последнее должны были соблюдать все без исключения, даже погонщики мулов, для которых это было большим испытанием. Но в награду за соблюдение молчания Тереза приказывала увеличить погонщикам порцию еды. При расположении в постоялом дворе или венте старались занять отдельную комнату, в дверях которой ставили привратницу, словно это были монастырские ворота. Если приходилось за неимением помещения останавливаться в общей комнате, тогда монахини отделяли себя от остальных путешественников занавесями из простыней.
Однако Терезе и ее монахиням далеко не всегда удавалось устроиться с таким удобством, так как венты старой Испании были большей частью очень плачевны. Однажды по дороге в Севилью им пришлось остановиться в маленьком домике, имевшем только одну комнату для постояльцев, которая была битком набита всяким сбродом, отдыхавшим за вином, пляской и тамбурином. Под этой комнатой находился хлев, в котором прежде держали свиней. Он был так низок, что людям надо было в нем сгибаться, окном служила дверь, открыть которую нельзя было, ибо комната целиком наполнялась солнцем, а при закрытой двери приходилось сидеть в темноте и духоте. Терезу, страдавшую от сильнейшего приступа лихорадки, положили на перекошенную постель, показавшуюся ей сделанной из острых камней. Устроиться на ней было невозможно, отчего она предпочла лечь на пол. Солнце пекло немилосердно, а над головою шумели танцующие, словно бегающие быки. Жестокая жара вызывала нестерпимую жажду, а воды было в венте так мало, что она продавалась дороже вина. Наконец, Терезе стало настолько тяжело, что она решила, покинув венту, продолжать путь, надеясь, что в открытом поле все же будет легче.
Как-то раз в пути, когда сделался у нее сильнейший приступ лихорадки, сестры хотели освежить водой ее горящую голову, но вода нагрелась от зноя так, что не освежала ее. А в другой раз, перед въездом в Кордову, спасаясь от лютого зноя, рады были найти немного тени под мостом, вместе со стадом свиней.
Иногда, чтобы избавиться от дневной жары, переходы совершались ночью. Так, однажды в июле было решено выступить из Авилы в Саламанку с наступлением темноты. Ночь была безлунная и настолько черная, что невозможно было различить какой-нибудь предмет на самом близком расстоянии. Поэтому мулы то и дело спотыкались, а сами верховые падали. Затем был потерян мул, везший деньги и другую поклажу, и, наконец, незаметно отставшая заблудилась и сама Тереза. Спутники долго искали ее, кричали, звали, но все было тщетно. Отчаяние всех было безгранично. Но Тереза, к счастью, встретилась с одним крестьянином, который помог ей найти своих. Надо заметить, что дороги были весьма сбивчивы, отчего потеряться было очень легко. Терезе случилось как-то забраться в такую горную глушь, что сами проводники не могли из нее выбраться.
Часто случались неприятности при переправах через реки, как, например, при переезде через Гуадалквивир на пути в Севилью. Из-за сильного течения грести было очень трудно, что заставило перевозчиков протянуть поперек реки веревку, перебирая которую они подвигали лодку. Таким образом Тереза и монахини были благополучно доставлены на противоположный берег, а когда стали переправлять телегу с мулами, перевозчики случайно выпустили веревку и, не имея весел, они ничего не могли сделать, и лодку быстро понесло вниз по течению. Монахини уже считали свое добро потерянным, когда лодка недалеко от берега, села на мель.
В пути приходилось страдать не только от внешних неудобств, но также от встречных путешественников, среди которых попадалось много грубого люда. Так, однажды, переезжая через небольшой ручеек, Тереза попросила одну женщину посторониться. Та же в ответ ударила мать основательницу так сильно, что сбросила мула в грязь ручья. Другой раз ее побила некая женщина, потерявшая в церкви свой сапог и вообразившая, что святая его украла. Терезе, как и всем идеалистам, при соприкосновении с житейской грубостью приходилось терпеть ее удары. Она переносила их спокойно, с философской улыбкой, прощая своих оскорбителей, как прощают малых детей, не ведающих, что они творят.
Плохие венты, жар, холод, бессонные ночи и все невзгоды пути не могли лишить Терезу и ее спутниц хорошего настроения и веселых шуток. Они часто сочиняли стихотворения по поводу пережитых неприятностей. Сама Тереза для развлечения своих подруг и провожатых иногда начинала что-нибудь рассказывать, делая это с таким искусством, что путники, слушая ее, забывали усталость.
Однажды, промокнув под дождем до костей, пришла мать Тереза с сестрою Анною в гостиницу, где должны они были остановиться в общей комнате, потому что отдельной не было. Вышла сестра Анна поискать огня, чтобы согреть белье для Терезы, дрожавшей от озноба, а когда вернулась, то случившийся тут же пьяный идальго начал осыпать их обеих непристойнейшей бранью, называя «старыми ведьмами и потаскухами». Бедная сестра Анна возмущалась и плакала, а мать Тереза слушала брань с таким удовольствием, что озноб у нее прошел, и она согрелась лучше от этой брани, чем от теплого белья.
Однажды, по пути в Севилью, остановилась она с сестрами в открытом поле, близ гостиницы, где, должно быть, не нашлось для них места. Несколько солдат и других разбойничьего вида людей находились на том же поле. Вдруг поднялась у них ссора, и, выхватив ножи, начали они резаться. Сестры, в ужасе, кинулись к Матери, но та подошла спокойно к дерущимся и проговорила: «Братья мои, подумайте, что Бог здесь присутствует и будет вас судить!»
«И, охваченные как бы сверхъестественным ужасом при этих словах, перестали они резаться, убежали и скрылись неизвестно куда, так что их больше не видели», - вспоминает Рибера. Под низко опущенным на лоб темным монашеским покровом не было им видно серебряного венца седых волос ее, но в царственном величии правнучки леонских королей был такой «признак власти», что от него-то, может быть, и бежали они «в сверхъестественном ужасе».
Как только приезжали в город для основания новой обители, Тереза покупала дом, но не на деньги, а в долг потому что часто не имела и гроша, а торговалась так, что самые ловкие плуты только почесывали головы.
«Ну, и жох баба, пальца ей в рот не клади!», - удивлялись они, и она считала это величайшей себе похвалою: «Ныне, когда Господь поручил мне основание обителей, я сделалась настоящим дельцом, и этому радуюсь». Быть «настоящим дельцом» с теми плутами, с которыми надо было ей торговаться, покупая дома для новых обителей и не имея иногда ни гроша в кармане, было ей не так трудно, как приобретать друзей и благодетелей в Риме «богатством неправедным». «Надо бы и нам, Босоногим, уметь - в этом великая сила Обутых - приобретать дукатами драгоценную помощь Римской Курии для дела Реформы», - пишет Тереза.
Перед основанием Толедского монастыря было у нее целых три дуката, и она купила на них две иконы для алтаря, две соломенных постели и одно одеяло на всю будущую обитель. Дело было зимою, в лютую стужу, а в скверной лачуге, где они поселились на время, не было ни одного полена. Ночью сестры мерзли на бедных соломенных постелях своих, кое-как укрываясь только рясами. Мать игумения, проснувшись однажды от холода, попросила у них чего-нибудь, чтобы теплее укрыться, но сестры ответили ей, смеясь, что на ней уже все, чем только можно было укрыться. «А когда перешли, наконец, в купленный дом, то пиршество их по случаю новоселья состояло лишь из нескольких сардинок, да и для тех, чтобы изжарить их, не нашлось во всем доме ни щепки; наконец нашли немного хвороста, который послал им Господь. И в следующие дни не лучше: яйца варили в заемной печурке, а соль толкли камнем». В Медине-дель-Кампо несколько монахинь жило в одной комнате, которая была одновременно спальной, столовой и кухней. Еще большую бедность терпела Тереза в начале своего пребывания в Севилье, где пришлось спать на полу и долго голодать. Когда однажды было получено несколько яиц, то для того, чтобы их сварить, были зажжены веревки.
Но при всей этой бедности жили в величайшей радости: чем беднее, тем радостней. «Голодом крепости нашей взять нельзя, - говорили они вместе с Матерью Основательницей, - мы можем умереть от голода, но не можем быть побеждены». И Господь посылал им не только охапку хвороста, но, как, например, в Толедо, двенадцать тысяч дукатов от усердного даятеля, на которые купили они для новой обители хороший дом. И так - всегда и везде: в самую последнюю минуту, когда казалось, что все погибло, - вдруг чудом спасались.
Злоключения Терезы не ограничивались одними путешествиями. С приездом в город, где предполагалось основать новый монастырь и началом хлопот по поиску жилища, начинались и неприятности из-за враждебного отношения местных духовных властей. Так, архиепископ толедский два месяца не допускал к себе Терезу, чтобы лишить ее возможности основать монастырь. Тогда она, выйдя наконец, из себя, отправилась в церковь, где служил архиепископ, и заставила его себя выслушать. Нисколько не стесняясь, Тереза выразила свое негодование, что женщинам, желающим вести праведную жизнь, полную лишений, мешают в этом люди, живущие в полном довольстве и совсем не заботящиеся о служении Богу. Эта прямая и откровенная речь устыдила, видимо, прелата который согласился дать свое разрешение. Теперь оставалось приискать дом, так как Тереза все еще его не имела, пользуясь приютом одной благочестивой синьоры. Когда нашлось помещение, было решено перебраться в него ночью, чтобы избавиться от приставания враждебно настроенных или просто любопытных и праздных людей И вот, когда улицы Толедо погрузились в глубокий мрак случайный прохожий мог встретить троих монахинь тайком пробиравшихся в новую обитель. А на следующее утро маленький колокол уже призывал соседей на молитву.
Казалось, что три отказавшиеся от мира женщины могли считать свои испытания оконченными, но вышло иначе. Дело в том, что Тереза, обрадовавшись разрешению архиепископа, забыла заручиться от него письменным удостоверением, а так как архиепископ, к несчастью, отлучился, то его заместители, признав основание монастыря незаконным, запретили отправлять в нем службу. Через некоторое время все уладилось, но тревог по этому поводу было пережито немало.
Нечто аналогичное случилось в Сеговии, где епископский наместник, прервав мессу и выгнав из церкви монахинь и служившего священника, поставил у дверей полицейскую стражу.
Иногда против Терезы восставали люди, собственно не имевшие никакого до нее дела. Так, в Саламанке профессор университета доминиканец Бартоломэ де Медина бранил подвижницу не только в частных беседах, но даже с высоты кафедры, говоря, что «бабенки любя шататься с места на место, тогда как им более подобает дома молиться или прясть».
Как основательнице пришлось ей также взять на себя тяжкий труд разобраться в массе приказаний и советов часто противоречивых, которые исходили от лиц, говоривших от имени одной и той же Церкви.
В конце концов, она даже попала в руки инквизиции, папский нунций назвал ее «непослушной женщиной, бродягой, нарушающей предписания Тридентского Собора», а в Риме генерал ордена слушал с раздражением обо всем, что так или иначе ее касалось.
Значительно труднее, чем выносить преследования чужих людей, было терпеть неприятности, причиною которых были люди близкие, хотя и сочувствовавшие Терезе, но не понимавшие ее духовной жизни. Однажды по просьбе принцессы Эболи Тереза должна была основать монастырь в Пастрасе, отчего временно жила во дворце этой знатной дамы. Слыша о тогда уже написанной автобиографии, принцесса захотела ее прочесть. Тереза долго отказывалась исполнить эту просьбу, но под конец согласилась дать свою рукопись принцессе и ее мужу под тем условием, чтобы кроме них никто ее не читал бы. Однако прочтя автобиографию, принцесса нашла ее столь забавной и смешной, что, нарушив данное слово, она отдала ее своим служанкам, среди которых рукопись стала ходить по рукам, будучи предметом острот и шуток. Смеялась над написанными святой Терезой строками, повествующими о трагической истории ее душевной борьбы, та самая женщина, которая содействовала ее реформе!
Во многих местах основания новых монастырей Тереза чувствовала себя как во вражеском стане, что однако не смущало ее и не подрывало ее сил. В ней тем больше было уверенности в угодности нового монастыря Богу, чем более она встречала противодействия.
В оправдание человеческой природы, к счастью, можно сказать, что неприязнь к Терезе далеко не была повсеместной. Во многих городах к ней относились очень сочувственно, особенно простые люди. Бывало, что жители и духовенство устраивали в честь ее прибытия процессию. Наибольший почет был оказан Терезе в Севилье, сначала встретившей ее очень недружелюбно. Но зато через некоторое время Тереза заслужила такую любовь, что по поводу перевода монастыря в новое здание было устроено большое торжество. Дома по пути следования процессии монахинь пышно разукрасились, а сопровождали их клирики и религиозные братства с хоругвями и крестами; на носилках под высокими балдахинами несли скульптурные изображения Мадонн, одетых в богатые ризы и окруженных множеством зажженных свечей. Время от времени процессия останавливалась, и желающие из публики, став пред Мадонной, пели в ее честь хвалебные гимны, а другие тут же исполняли танец под треск кастаньет. Члены братств имели высокие пирамидальные колпаки с ниспадавшим на лицо покрывалом, в котором были прорезаны два отверстия для глаз. Эти колпаки были разных цветов, черные, лиловые и белые. Среди членов братств было много босых кающихся, в руках которых имелись длинные восковые свечи. Когда вошли в церковь и архиепископ поставил на престол св. Дары, тогда раздалась пушечная пальба. И в этот момент сам архиепископ севильский дон Кристобаль де Рохас и Сандоваль, прося благословения, стал пред Терезой на колени. Она смутилась, как девочка, но епископ отказывался встать раньше удовлетворения его просьбы. Так была почтена Тереза в столице Андалузии весной 1576 года, когда в воздухе разносился аромат цветущих апельсинов и сияющее солнце победно отражалось в водах Гуадалквивира.
Но отчего монастыри святой Терезы так выводили людей из обычного спокойствия, возбуждая в одних пылающую ненависть, а в других не менее пылкую любовь? Оттого, что были они основаны на новых начала и, как все новое, но сильное они допускали к себе лишь два отношения, любви или ненависти, исключая возможность равнодушия.
Чуду Оснований равно только чудо Управления. 'Может быть, со времени ап. Павла не было такого совершенного строения Церкви, как у Терезы, и для обоих строений - одно основание: «Все - ничто без любви, sin amor todo es nada».
Главная, почти неодолимая трудность и сложность управления заключалась в том, что многими, иногда строптивыми и буйными сестрами надо было ей управлять издалека, за много дней опасного пути через пустыни и горные дебри. «Я знаю по горькому опыту, что значит много женщин, собранных в одном месте, да избавит нас от этого Бог!» - жалуется Тереза. Вот почему она уменьшает до последней возможности число монахинь в каждой новой обители. «Так как, по нашему уставу... мы живем только добровольными даяниями и милостыней, то не можем быть многочисленны». Число сестер вначале - двенадцать, и только впоследствии увеличено до двадцати. «Дочери мои, заклинаю вас любовью Отца и Кровью Сына, - завещает она, - берегитесь строить большие и великолепные обители. Если же это случится, да обрушатся они на ваши головы в ту самую минуту, как будут достроены... Малыми и бедными должны быть все наши обители... Будем в этом подобны нашему Царю, имевшему в мире только два пристанища - Вифлеемские ясли, где Он родился, и Крест, где Он умер».
Малые семена великой жатвы - Царства Божия – все эти пустыньки. Но, чтобы семя выросло в колос, нужно, чтобы оно было действительно семенем Царства Божия, а это не всегда бывает. Достаточно и одной паршивой овцы, чтобы заразить все стадо. В 1576 году вступила в Севильскую обитель молоденькая послушница, которая прославилась святою жизнью так, что мать игумения говорила сестрам что «если эта новая сестра их не будет творить чудес, то пострадает от этого честь всей обители». Но скоро перессорилась она со всеми сестрами и, выйдя из монастыря донесла св. Инквизиции на мать игумению. Слухи прошли по городу, будто несчастных монахинь, подвешивая за руки и за ноги, жестоко секли розгами. «И если бы только это одно говорили! - жалуется Тереза. - Со времени основания обители св. Иосифа все было ничто по сравнению с тем, что я в эти дни испытала... Кажется, за всю мою жизнь я не чувствовала себя такой слабой и малодушной: я сама себя не узнавала... Бог отнял у меня руку свою, чтобы показать, что я без Него - ничто».
«Берегитесь монахинь, не доверяйте им: когда они чего-нибудь хотят, то умеют пускать пыль в глаза», - скажет Тереза в 1582 году, накануне смерти, последнему и величайшему другу своему, о. Джеронимо Грациано, апостолическому визитатору Нового Кармеля.
«Я вовсе не чувствительна - напротив: сердце у меня такое жестокое, что это мне иногда самой тяжело», - скажет Тереза. «Страшные письма писала я ей, точно молотом била по наковальне», - вспоминает она об одной строптивой игумении Севильской обители, которая требовала, чтобы немедленно выехали из нее, потому что она нездорова, между тем как Тереза считала это прихотью. «Несколько хороших ударов бичом заставят ее молчать и не сделают ей никакого зла», - пишет она другой игумении об одной бесноватой монахине. «В яму, в яму эту чуму, и чтоб она оттуда никогда не выходила. О, какое это великое зло! Бог да избавит нас от того, чтоб оно проникло и в наши обители, - лучше бы огнем испепелило нас всех!» - эти страшные слова пишет она о другой, еще более строптивой монахине и прибавляет, как общее правило: «Лучше умереть временною смертью немногим, чем погибнуть вечною - всем».
Это, впрочем, только одна сторона ее «жестокого сердца», а вот и другая. Правнучка леонских королей, ночью потихоньку встает она, обходит кельи и, становясь на колени, целует ноги спящих дочерей своих и греет их дыханием своим, так осторожно и ласково, чтобы они не проснулись. «Бедными овечками Пресвятой Девы Марии называет их и смотрит с нежной улыбкой, как эти маленькие ящерки выползают из темных и холодных келий греться на солнце».
На двух основаниях строятся обители св. Терезы - на основаниях любви и радости. Монахини Нового Кармеля не жили в праздности, но все работали, занимаясь большей частью пряжей. Продавая эту работу, они получали небольшой доход, который выручал их в черные дни. Не имея никаких сношений с внешним миром, они жили исключительно своими делами и занятиями, строго установленными Терезой.
Распределение времени было следующее: вставать полагалось летом в 5 часов, а зимою в 6, и первым делом была молитва, после которой все расходились по кельям для занятия ручной работой. В 8 часов утра, летом, а зимой часом позднее, звонили к обедне, прослушав которую, все возвращались к прерванной работе. За четверть часа до обеда, бывшего в 10 или 11 часов, колокол призывал к проверке совести. После еды все монахини вместе с игуменьей отдыхали некоторое время за благочестивой беседой. Затем опять молились и расходились по кельям, где в течение часа читали, а остальное время до ужина работали. Ужинали, обыкновенно, в 5 или 6 часов вечера. После опять молились и проверяли свою совесть и, наконец, в 11 часов ложились спать.
Так монотонно проходила жизнь в монастырях реформированных кармелиток, ходивших бедно одетыми и босыми. Здесь все было до последней степени просто. Кельи украшались черепом и бумажным крестом, спали на тонких сенниках и ели чаще всего одну зелень с кусочком сыра и одним яйцом, что в посты заменялось дешевой рыбой. Многие монахини умерщвляли свою плоть самобичеванием и ношением власяниц.
Несмотря на такую однообразную и полную лишений жизнь, в монастырях святой Терезы царило всегда веселье, о сохранении которого заботилась сама их основательница. Тереза писала для своих монахинь песенки, которые те исполняли под аккомпанемент музыкальных инструментов. Она рассылала по почте в свои монастыри сочиненные ею произведения и радовалась от души, когда сама получала в подарок поэтические сочинения монахинь. Веселье и бодрость духа реформированных кармелиток обратили на себя внимание еще современников. Так, Луис де Леон, первый издатель сочинений Терезы, удивлялся, что в ее монастырях умерщвление плоти доставляло удовольствие, а суровое покаяние было развлечением. Самые тяжкие испытания, которые приходилось терпеть во вновь основанных обителях, были для этих замечательны женщин, по собственному их выражению, только «забавной интермедией». Тереза так же, как и св. Франциск Ассизский, увлекала и заражала всех искренностью своего веселья.
Монахини тепло вспоминают и то маленькое смешное чудо, на которое она согласилась, когда при замене тонкой ткани ряс грубою власяницей, где водятся всегда блохи и другие насекомые, велела она отслужить особый молебен после чего все они вдруг исчезли лучше, чем от мытья больше никогда уже не появлялись.
«Да избавит нас Бог от унылых святых! - говорила она - Скучных людей и насильственных молитв я терпеть не могу». «Лучше совсем не строить обителей, чем принимать в них унылых монахинь: это гибель монастырей». «Лучше с врачом посоветуйтесь», - говорит она одной монахине, которая просит молитв ее, чтобы избавиться от беса уныния. «Следует считать уныние очень опасной болезнью и лечить его, как болезнь». «В противоположность всем остальным болезням, кончающимся выздоровлением или смертью, от уныния так же редко выздоравливают, как и умирают».
Меньше всего страдает этою болезнью сама Тереза: любит петь и плясать под звуки бубна и кастаньет; любит шалить и смеяться, как маленькая девочка. «Экая полоумная наша мать игумения!» - говорила она о себе и, может быть, хотела, чтобы говорили о ней сестры.
Однажды, будучи в Мадриде, Тереза была приглашена к одной сеньоре, где собралось много светских дам, желавших посмотреть на знаменитую монахиню, эти дамы думали услышать рассказы о мистических общениях с Богом, надеялись даже увидеть святую в состоянии экстаза. И каково же, было их удивление, когда, после обмена обычными любезностями, Тереза села и сказала: «Как хороши улицы Мадрида». И затем, несмотря на все старания хозяйки и ее гостей навести разговор на интересующие их темы, Тереза продолжала спокойно говорить о самых обыденных вещах.
Тереза была совершенно чужда педантизма, отчего она любила говорить, что Бог не обращает внимания на мелочи. Как-то в пути Тереза остановилась у одного идальго, который предложил дорогой гостье прекрасно изжаренные куропатки. Когда кухарка увидела, что монахиня не отказалась от дичи, то негодование ее было безгранично. Тереза, уловив недовольство этой женщины, заметила, что нарушить изредка строгость поста не только не предосудительно, но даже полезно, чтобы в этом удовольствии почерпнуть новые силы для борьбы с плотью, а кроме того из-за пустяков не следует обижать добрых людей. В себе и других Тереза больше всего ценила то, что она называла «святой свободой». Поэтому она запретила монахиням насиловать свою личность. Когда у кого-нибудь не было надлежащего для молитвы настроения, то она рекомендовала пойти погулять, отдохнуть и подождать, чтобы настроение пришло бы само. Натура артистическая, Тереза ненавидела формализм, ибо для нее общение с Богом было поэтическим вдохновением. Однако снисходительная к невинным слабостям, она была очень строга, когда дело касалось существенного.
Простые люди запомнили и ее удивительную доброту. Она никогда не сердилась на своих врагов, всегда стараясь их оправдать в глазах других людей. Ее доброе сердце особенно печалилось о бедных и больных. Живя в Бургосе она ежедневно ходила в госпиталь, где ухаживала за больными, которые говорили, что один ее вид уже приносил им облегчение и утешение. Сама живя в бедности, Тереза постоянно заботилась о нищих, часто отказывая в чем-нибудь себе, чтобы иметь возможность удовлетворить бедняка. Когда заболевала одна из монахинь, то Тереза почти не отходила от ее постели, услуживая больной и стараясь ее развеселить. Тереза относилась к своим монахиням с трогательной заботливостью. Она не только думала о спасении их души, но еще заботилась об улучшении и облегчении их земного существования. Одной монахине, приехавшей в Сеговию из местности, где было много фруктов, Тереза клала каждый день к обеденному прибору две сливы.
Несмотря на отрешение от мира, Тереза сохранила к нему живой интерес. Из переписки известно, как она заботилась о своих близких, например о здоровье брата, переезжавшего из Америки в Испанию, которому она советовала поселиться в Толедо из-за хорошего климата этого города. В другом письме Тереза говорит о воспитании сыновей брата, которых она советует отдать в коллегию иезуитов, где хорошо обучают грамматике и исповедуют каждые восемь дней. Однажды своим посредничеством Тереза помогла заключению одного брака, причем она подарила новобрачным свои четки.
Если Тереза привлекала всех весельем и шутливостью, добротой и заботливостью и, наконец, простотой и приветливостью обращения, то вместе с этим для большинства ее современников она оставалась совершенно непонятной, отчего чувствовала себя глубоко одинокой. Не говоря уже о мистических переживаниях Терезы, которые по собственному ее свидетельству не мог понять ни один духовник, сама ее натура была слишком сложна и противоречива, чтобы в ней могли разобраться средние люди. Поэтому число лиц, понимавших душу замечательной монахини, было очень невелико.
Человек пламенных чувств и сильных страстей, она одновременно была крайне рассудочна. Живя почти исключительно во власти аффектов, она всегда стремилась в них все понять до малейшего оттенка, и, отдаваясь опьяняющему экстазу, она никогда не переставала наблюдать и рассуждать. Поэтому Тереза очень уважала науку и много читала, стараясь в книгах найти объяснение своим переживаниям.
Тереза была человеком редкой сильной воли, которую ничто не могло сломить. Раз на что-нибудь решившись, она не останавливалась ни перед какими препятствиями. И женщина столь непокорного нрава становилась послушной перед своим духовником, который мог ее заставить сделать решительно все, что только было ему угодно. В удивительном смирении она умела доходить до полного уничтожения личной воли. Терезу, основательницу более тридцати реформированных монастырей, женщину, с которой считались генералы и провинциалы ордена, можно было часто застать за прядением, метением полов или уборкой постелей монахинь, что она делала по приказу своего Духовного отца.
«Больше для меня значит одно только слово церковного начальника моего или духовника, чем все откровения свыше, потому что я могу ошибиться в них, а в послушании - не могу». «Истинное сокровище наше есть глубокое смирение, великое самоумерщвление и послушание, которое, видя самого Бога в каждом начальнике Церкви, подчиняется ему во всем».
Неутолимо жаждала она унижения, чтобы разделить хоть в чем-нибудь позор Божественного Супруга своего из любви к людям унизившегося даже до смерти крестной. Сама всегда искала случая так же унизиться и уничтожиться. Так, вползла она однажды в трапезную с ношей камней на спине и с веревкой на шее, за которую тащила ее одна из сестер, говоря, что камни эти - ее, матери игумений, великие грехи».
«Радости я не могу ни желать, ни просить у Христа... потому что Он сам имел на земле один лишь Крест», - признается Тереза. Крест помнит она всегда. Даже и в «Прославленном Теле» воскресший Христос для нее весь в Крови, в страшной «Бане Крови». «Агония Христа будет длиться до конца мира».
«Вечный Отец подает нам хлеб насущный в плоти Сына Своего... в Причастии... под видом хлеба и вина, - учит Тереза. - Только люди мира сего просят у Бога хлеба земного, но люди духа, монахи, довольствуются хлебом небесным, Евхаристией, а о хлебе земном не заботятся вовсе». «Я испытываю иногда большое страдание от необходимости есть и спать». «Необходимо есть - это иногда мне так мучительно, что я об этом горько плачу».
Слишком умные и добрые отцы-иезуиты, «эти благословенные люди», как называет их Тереза, были ее духовниками всю ее жизнь. «Эти отцы хотят, чтобы мы их слушались во всем... Если то, что они говорят, не всегда хорошо, то надо им это прощать, потому что мы нуждаемся в их помощи... Но они очень боятся, да простит им Господь! Но, если мы, дети Кармеля, следуем путем Господним, то и люди, носящие имя Иисуса (иезуиты) не могут от нас удалиться, хотя слишком часто нам этим грозят».
Так послушание в одном и сопротивление в другом переплетаются в сложной судьбе ее.
Новый Кармель, с восстановленным древним и строжайшим Уставом, давно уже был бельмом на глазу у Обутых: жили они целых три века со смягченным Уставом в почете и покое, как у Христа за пазухой, и вот оказалось вдруг, что живут в смертном грехе, в отступлении от Христа. И хуже всего было то, что обличила их в этом почти никому не известная женщина, может быть «одержимая бесами», Тереза Иисуса. «Некогда ходил Кармель под небом Божиим, а теперь пошел под бабьей юбкой - срам!», - негодовали Обутые.
Первое гонение на Босоногих началось уже в 1571 году, когда, после основания обители св. Иосифа в г. Авиле, вдруг испугавшись новизны великого дела Реформы, генеральный викарий обоих Кармелей, Старого и Нового, о. Бурэо, велел Терезе удалиться в прежнюю обитель ее, Благовещения, и прекратить основание новых. Длилось это невольное воздействие больше двух лет, от 1571 до 1574 года, но Тереза вынесла его сравнительно легко, потому что верила, что оно продлится недолго, в чем и не ошиблась: с 1574 года основания возобновились и продолжались беспрепятственно до 1575 года, когда Генеральный Капитул Обутых в городе Пиаченце, в Италии, пользуясь покровительством испанского короля Филиппа II и св. Престола, задумал, под видом «спасения Реформы», уничтожить ее до конца. Этот Капитул, собравшийся в Италии 21 мая 1575 г., запретил Терезе основывать новые монастыри и приказал ей немедленно удалиться в одну из ее обителей с тем, чтобы более ее не покидать и не путешествовать,
Тереза всегда спокойно переносила свои заточения, не переставая бороться за дело Реформы. Так и здесь дождалась снятия запрета и в последние годы своей жизни успела основать еще несколько монастырей.
В 1576 году Капитул Босоногих, собравшись в Альмадоваре, в Испании, в ответ на Пьяченский, постановил отправить полномочных к Папе в надежде, что распря двух Братств легко будет прекращена св. Престолом. Новый генеральный викарий обоих Кармелей, Джеронимо де Тостадо, послан был в Испанию не для «спасения», а для уничтожения Реформы - это сразу поняла Тереза.
В 1577 году долго собиравшаяся буря наконец разразилась. Посланные о. Тостадо монахи, вместе с солдатами, окружив обитель Благовещания в г. Авиле, выломали двери, ворвались в кельи, схватили о. Иоанна Креста и бывшего с ним о. Германа, которые отдались в руки палачей, братьев своих «как агнцы безгласные», избили их так жестоко, что у о. Германа кровь пошла горлом, а о. Иоанн страдал от последствий этих истязаний до конца жизни, и отвезли обоих в Толедо, где заточили в тюрьму.
«Мы пострадаем, но не погибнем», - говорит Тереза. В страшную рождественскую, а для нее Гефсиманскую ночь 1578 года скорбит она о деле Реформы: «Весь мир - в огне пожара: снова хочет он распять Христа и Церковь Его уничтожить». «Не медли же, Господи, не медли... спаси нас, мы погибаем!»
Вспомнила она в эту страшную ночь о давнем покровителе своем, короле Филиппе II. Десять лет назад, в 1569 году, заехав однажды, по пути из Авилы, в Толедо для основания новой обители, передала она королю через принцессу Жуану остерегающий тайный совет и откровение свыше, и, пораженный этим, король пожелал видеть «святую». Этому желанию не суждено было осуществиться ни тогда, ни впоследствии. Но покровительство его она ощущала не один раз в своей жизни.
В «тайниках» Эскуриала жадно читал он по ночам вещие свитки древней Сибиллы, св. Терезы, - «Жизнь», «Душу» ее, отданную на суд его св. Инквизицией. Прочел он и это письмо ее, написанное в ту страшную Гефсиманскую ночь: «Ваше Величество! Он (о. Мальдональдо) назначен провинциальным викарием, кажется, только потому, что умеет лучше других делать мучеников. Весь г. Авила возмущен; все недоумевают, как смеет он, не будучи вовсе прелатом и не имея на то никаких полномочий, преследовать братиев Нового Кармеля, подчиненных только одному Апостолическому комиссару, и это в месте, столь близком от пребывания Вашего Величества. Кажется, он не страшится ни человеческого суда, ни Божьего... Давно уже хотел он схватить их (о. Иоанна и о. Германа). Я предпочла бы видеть их в руках мавров, у которых, может быть, нашли бы они больше милосердия. Что касается этого великого служителя Божия (Иоанна Креста), он так ослабел от всего, что вынес, что я боюсь за жизнь его. Именем Божиим умоляю Ваше Величество освободить его немедленно... Всюду грозят Обутые истребить босоногих... Если Ваше Величество не поможет нам, то я не знаю, чем все это кончится, потому что нет у нас на земле иной защиты, кроме вас».
«Слишком быстро за его улыбкой следует кинжал», -говорили о короле хорошо знавшие его придворные. На этот раз ответил Филипп II Терезе и великому делу Реформы не «кинжалом», а «улыбкою».
«Кажется, вся вражда Обутых к Босоногим - только из-за того, что эти ведут жизнь более святую, чем те, - сказал король папскому нунцию, кардиналу Сэга, только что назначенному генеральным викарием обоих Братств. - Вы очень обязали бы меня, монсиньор, если бы защитили это доброе дело (Реформу), потому что все говорят, что вы Босоногих не любите и несправедливы к ним».
Это было сказано так, что кардинал понял, что противиться королю опасно, и, скрепя сердце, покорился воле его, затаив тем злейшую ненависть к Терезе и к делу реформы.
«Не говорите мне о ней, - отмахивался он от всех ее заступников. - Это вечная бродяга, беспокойная и непослушная женщина, такая тщеславная, что хотела бы всех учить, вопреки тому, что повелел ап. Павел: «Жены да безмолвствуют».
В 1580 году буллой папы Григория XII сделано было наконец то, о чем Тереза едва смела мечтать, - разделение Кармеля на два независимых Братства, Обутых и Босоногих. Но, радуясь, она не обольщается, понимая все происходящее. «Страшны мне дела Рима!» - скажет она в те дни.
Во времена Терезы Церковь уже существовала в течение пятнадцати веков, но если рассмотреть библиотеку всех сочинений, написанных христианскими авторами, в ней невозможно было бы отыскать почти ни одного богословского сочинения, написанного женщиной: лишь несколько произведений, созданных по большей части в восторженном состоянии.
Тереза - первая в Церкви женщина-богослов в собственном смысле слова.
Она была достаточно образована: хорошо знала Библию, некоторых Отцов Церкви и многих духовных авторов, как средневековых, так и античных, а также других, известных в ее время.
И парадокс в том, что Тереза жила как раз тогда, когда инквизиция, видевшая заблуждения и опасности во всем, включила в индекс запрещенных почти все духовные книги на народном языке, которые были у Терезы, приказав уничтожить их, что она послушно исполнила. Христос сказал ей: «Я буду твоей живой книгой».
Так вот, этой женщине, которая хотела бы спокойно сидеть за прялкой, пришлось писать в последний период ее жизни, с 50 до 67 лет. Даже в почерке ее столько решимости, что графологов поражает молодая энергия, с которой она водила пером по листу.
Она описала свою жизнь, прежде всего внутреннюю, как бы рассказывая о путешествии в глубину своей души в «Книге Жизни». Она описала длительные путешествия по всем испанским дорогам и все, что с ней происходило во время основания различных монастырей в «Основаниях». Она писала духовные сочинения, как, например, «Путь к совершенству» - истолкование древнего устава братства Кармеля, чтобы научить своих сестер и друзей молитве и подвижнической жизни, и создать что-нибудь новое в ответ на указ инквизитора, приказавшего сжечь другие книги.
Она писала свои сочинения из послушания, не без сопротивления. Она говорила: «Почему они хотят, чтобы я писала? Пусть этим занимаются люди ученые, которые учились, а я неученая и писать не умею; в конце концов я вместо одного слова напишу другое... пусть меня оставят сидеть за прялкой, заниматься хором и исполнять обязанности монашеской жизни вместе с другими сестрами. Я не рождена для того, чтобы писать, для этой работы у меня нет ни здоровья, ни головы».
«Пусть из вас (сестер Кармеля) первая, кто прочтет эту книгу, исправит ее или сожжет, я ничего не потеряю». Это говорит Мать Основательница сестрам о книге своей, «Путь Совершенства», - основании Кармеля и всего великого дела Реформы. То же могла бы она сказать и отцам-иезуитам. Кто-то из них, «только шутя», как сам признается, велит ей сжечь ее «Истолкование к Песни Песней», и она покорно сжигает рукопись, а между тем, «многие сведущие люди» говорили ей, что «читали книгу эту как св. Писание».
Она написала тысячи Писем, в которых беседовала с самыми различными людьми (королем, богословами, исповедниками, своими сотрудниками, домашними, монахами и монахинями), - писем, в которых перед нами разворачивается замечательная картина не только ее деятельности и ее интересов, но и тех отношений, которые возникали у нее с разными людьми и оставались надолго: в то время не было ни одного церковного движения, которое не нашло бы в ней внимательной, доброжелательной собеседницы. Как говорил один ее современник, многие, даже король Филипп II, «получали ее письма как живое поучение для своего блага». И, наконец, в последний период своей жизни она написала свой шедевр - «Внутренний замок». Пять месяцев создавалась эта книга: часть - сразу, часть - с постоянными перерывами из-за путешествий и непредвиденных обстоятельств.
Тереза Авильская описала в ней замок души, где много обителей и тысячи комнат - все они расположены концентрически вокруг центральной обители, самой сокровенной, в которой пребывает Божественная Троица и из которой исходит ярчайший свет, освещающий весь замок.
Конечно, чем дальше ты находишься от центра, тем смутнее твое предчувствие, а чем больше приближаешься к нему, тем глубже постигаешь красоту Бога и самой обители, как будто приближаешься к солнцу.
Входная дверь открыта для всех, даже для тех, кто еще пребывает в холоде и во тьме греха, в обществе животных и рептилий, кишащих на окраинах замка. Входная дверь - это молитва и тот, кто молится, как может, не отказываясь от молитвы, даже если он погряз в грехах, оставляет дверь открытой и питает желание ступить на тот путь, которым он должен был бы идти. И прежде всего он оставляет открытой дверь для Бога, Который всегда может обратить к нему Свой призыв, исполненный непреодолимой притягательной силы.
Раз перешагнув порог, человек, влекомый все возрастающим ощущением уверенности, тепла, света и красоты, будет продолжать свой путь, пока уже на этой земле не встретится с владельцем замка. Тереза подробно описывает все этапы этого пути в ярких поэтических образах, истолковывая их один за другим.
Например, когда человек доходит до той обители, где душа должна наконец предоставить себя Богу, предать себя Ему, чтобы Он ее преобразил, св. Тереза рассказывает нам притчу о маленьком шелковичном черве, который постепенно растет, пока не начинает выделять шелковую нить, с помощью которой сам строит вокруг себя дом, где может спрятаться и умереть и из которого потом возродится в виде прекрасной белой бабочки. Тереза объясняет эту притчу:
«Этот дом - Христос... Действительно, наша жизнь сокрыта во Христе... О, величие Божье! В сколь возвышенном состоянии выходит душа, на некоторое время погрузившаяся в бесконечность Бога и глубоко соединенная с Ним!».
Тереза писала об этом, когда она уже достигла центра замка своей души, который она называет «последней обителью». Прося одного близкого ей человека дать богослову прочесть по секрету страницы, описывающие эту конечную точку пути, Тереза смиренно признавалась: «Скажите ему, что известное ему лицо (то есть она сама) достигло этой обители и наслаждается покоем, там описанным. Поэтому его душа очень спокойна».
Однако это признание не должно вводить нас заблуждение. Тереза писала: «Бог не ласкает душ» - чем больше Он их любит, тем неуклоннее ведет их всем путем, пройденным Иисусом Христом, вплоть до Креста. Так по таинственному Промыслу Божьему в последние дни ее с ней случилось то, что ее биограф называет «скорбью чувств, истекающих кровью,» и «свиданием с одиночеством ».
В 1577 году, том самом, когда началось гонение римской Церкви на великое дело Реформы, Терезе было видение Христа с обнаженным и окровавленным Телом, бичуемого уже не римскими воинами, каким видела она Его, двадцать лет назад, только приступая к делу Реформы, а римскими священниками, и услышала из уст Его: «Вот что сделали со мной начальники Церкви!»
«Пишет мне о. Анжело де Саразар, что я могла бы спастись, обратившись к св. Отцу, как будто это может меня утешить, - скажет Тереза в те черные дни, когда все дело Реформы кажется ей безвозвратно погибшим. - Но каковы бы ни были муки мои, мне и в голову не пришло бы ослушаться Рима». Это, с одной стороны, а с другой: «Как ни тяжело для меня и ни убийственно идти против моего начальника, я не должна покидать великого дела Господня» - Реформы.
Эти годы были тяжелым временем для Терезы. Ей было уже более 60 лет и она чувствовала, как уходят силы ее с каждым годом. В семье ее монахинь начались ссоры и неприятности, которых она уладить не могла. Некоторые игуменьи совсем перестали с нею считаться и жили так, как будто они были вполне независимы и самостоятельны.
«Все рушится кругом, но если Ты меня не покинешь, то и я - Тебя. Пусть же все учителя Церкви восстают на меня, пусть люди гонят меня, пусть диаволы мучают, - что мне до этого, если Ты со мной!» - молится Тереза.
В 1576 году Мать Основательница, заточенная в обители св. Иосифа в г. Авиле, в лютую зимнюю стужу греет на медной жаровне окоченелые пальцы, чтобы дописать «Книгу Жизни своей».
В 1582 году, в Бургосе, при основании новой обители однажды в Церкви, в Великий Четверг, какие-то вельможные хамы, желая пройти вперед, столкнули со скамьи бедную, плохо одетую старушку, яснейшую донью Терезу де Аумада, правнучку леонских королей, так что она упала на пол и невольно простонала от боли в недавно сломанной и еще не совсем зажившей руке. Спутница ее сестра Анна, кинувшись к ней на помощь, подняла ее.
«Да простит их Бог - потому что у меня уже и так рука сильно болела!» - проговорила она с тихой улыбкой.
В том же году, в Валладолиде, игумения тамошней обители, Мария Баттиста, племянница Терезы, поспорив с нею из-за наследства брата ее, вытолкала ее из обители с яростной бранью и криком: «Вон, вон, чтобы духу твоего здесь больше не было!»
Так все выживало ее, точно выталкивало из жизни. Перед основанием обители в Бургосе, почувствовала она вдруг такую бесконечную усталость, что ей захотелось покинуть все и уйти от всего, чтобы только умереть спокойно.
«О, как хотелось бы мне отдохнуть! Я всегда желала только одного - умереть спокойно». Этому желанию ее суждено было скоро исполниться.
Однажды, собираясь, полубольная, в трудный путь через горы, в такую же лютую зимнюю стужу, как в те дни, когда грела на жаровне окоченелые пальцы, чтобы дописать «Книгу Жизни своей», - усомнилась она, благоразумно ли пускаться в путь, но увидела Христа и услышала: «Стужи не бойся: Я один только грею!»
И этих слов довольно было ей, чтобы, вспомнив их, почувствовать вдруг и в самую лютую стужу такую теплоту, как у жарко натопленной печи или под летним солнцем.
Когда ехала она с сестрами по берегу реки, отправляясь на основание последней своей обители в г. Бургос, тяжело нагруженные телеги их так увязали в грязи, что почти все должны были выйти из них, чтобы продолжать путь пешком, а немного времени спустя при подъеме на гору одна из телег, с которой сестры еще не успели сойти, накренилась так, что грозила упасть в реку. Несколько человек не могли бы удержать телегу на круче и спасти находившихся в ней. Но, в последнюю минуту, один из людей, видя опасность, кинулся к телеге, схватил ее за колесо и удержал над самой кручей, в чем увидели все чудо Божье. Дальше надо было перейти через мост над рекой, поднявшейся так, что вода заливала его, а мост был так узок, что если бы телега подалась чуть в сторону, то упала бы в реку. Сестры исповедались и причастились перед этой страшной переправой.
«Не бойтесь, дочери мои, дайте мне первой перейти, а вы идите за мной!» - сказала мать игумения и пошла вперед бесстрашно. Сделала то, что делала всю жизнь: проходила там, где никто не мог пройти, и все шли за ней и спасались чудом Божьим.
Ночью 24 января 1582 года, после двадцати четырех дней этого ужасного пути, добрались наконец до Бургоса. Мать игумения вымокла под ледяным дождем так, что дольше обыкновенного сидела у огня, и это было ей так вредно, что ночью сделалась у нее сильнейшая головная боль со рвотою и в горле нарыв, а когда он прорвался, то пошла из горла кровь, и утром не могла она встать с постели.
«Теперь, Тереза, мужайся!» - сказал ей Христос в видении.
В следующие дни долго искали приюта по всему городу и не могли найти, пока, наконец, сестры Благовещенской обители, сжалившись над ними, не поместили их на чердаке своей больницы, таком пустом и холодном, что никто не хотел в нем жить, тем более, что там было множество крыс и обитала нечистая сила. Но хуже крыс и силы нечистой оказался архиепископ Бургоса, грубый злой, привередливый и глупый старик. Он сам не знал чего хотел: то соглашался на основание обители, то отказывал. Целыми днями приходилось ждать в его прихожей все еще больной матери игумении, пока он наконец, не удостаивал ее принять. Всем этим измучил он ее так, что довел до совершенного отчаяния.
«Крепкий щит Господень у меня на сердце, дочери мои, так что сколько бы диавольских стрел ни разило меня, все они об этот щит разбиваются и сердца моего не ранят!» - хвалилась она некогда, а теперь чувствовала, что стрелы и сквозь щит проходят и ранят сердце.
Едва только новая обитель была основана в Бургосе, как герцогиня Альба вызвала Терезу в г. Альбу, тоже для основания обители. С давних лет герцог Альба был таким же благоговейным почитателем Терезы, как Филипп II.
В первый раз, может быть, за все Основания, отправилась Тереза в г. Альбу уже не в бедной телеге, а в великолепной герцогской карете, но едва доехала до одного селения близ гор Пеньяранде, как почувствовала себя так дурно, что впала в глубокое беспамятство. Чтобы немного укрепить ее, сестры не могли найти во всем местечке ни одного яйца; нашли только несколько сушеных винных ягод. Очень этим огорчалась сестра Анна.
«Дочь моя, ягоды эти пресладкие. Сколько бедных людей не имеют и этого!» - утешала ее мать игумения.
В Альбу приехали рано вечером, и, хотя она почти падала от изнеможения, но хотела тотчас же приняться за хлопоты, и только по настоянию игумений и сестер той обители, где остановилась, легла в постель.
«Как я устала, как я устала! Вот уж двадцать лет, как я не ложилась так рано», - проговорила она, падая в постель, измученная до крайней степени. Но на следующее утро встала как всегда, пошла к обедне и причастилась. Так перемогалась, то ложась, то вставая, до Михайлова дня, когда, вернувшись от обедни, почувствовала такую слабость, что должна была лечь и больше уже не поднялась. Сделалось сильнейшее кровотечение из горла. Сестры окружили ее, стали на колени и начали молиться. «Заклинаю вас, дочери мои, не желайте, чтобы я оставалась дольше на земле, - нечего мне больше делать на ней, - и не молитесь об этом, но просите для меня у Бога вечного отдыха!» - умоляла и еще говорила: «Свято храните устав нашего Братства, но с меня не берите примера: я была дурною монахиней!»
Больше, чем когда-либо, была она уверена, что умирает великою грешницей. «Сердца смиренного и сокрушенного Ты не презришь, Боже!» - все повторяла она, но так, что, видно было, не слишком на это надеялась, и благодарила: «Благодарю Тебя, Господи Боже Мой, Жених души моей, за то, что Ты сделал меня дочерью святой Церкви Твоей». «Где вы хотите быть погребенной, в родной земле, в г.Авиле или здесь, в Альбе?» - спросил ее о. Антонио де Гередиа.
«Разве у меня есть что-нибудь свое? Может быть, мне и здесь дадут немного земли», - ответила она.
3 октября, в канун св. Франциска Ассизского, человека к делу св. Терезы ближайшего, в пять часов вечера умирающая попросила ее причастить. Очевидец пишет: «Ей было уже так плохо, что она лежала без движения... Когда она заметила, что к ней идут с Евхаристией, и увидела, что в дверь кельи входит Господь, Которого она так любила, то хотя она была совсем обессилена и скована смертной тяжестью, из-за которой не могла даже повернуться, она поднялась без посторонней помощи, так что казалось, будто она хочет броситься вниз с постели, и пришлось ее удержать». Она говорила:
«О, Господь мой и Жених мой, пришел желанный час. Настало нам время увидеться. Настало мне время идти, настал час...»
К девяти часам вечера, незадолго до смерти, лицо Терезы чудесно просияло, и рука, державшая распятие сжалась с такой силой, что отнять его так и не удалось. Она умерла, улыбаясь и как будто говоря с Кем-то, Кто наконец пришел.
«Смерть кажется душе в такие минуты упоительным восторгом в объятиях Возлюбленного», - вспоминала Тереза о том, что было с нею в жизни.
«Смерть моя была таким восторгом любви, что тело мое не могло этого вынести!» - скажет она и после кончины, явившись одному из иноков Кармеля.
Монахини всех монастырей рассказывали о чудесах, которые происходили повсюду, пока их мать была при смерти. Монахини из Альбы-де-Тормез рассказывали о самом трогательном чуде: перед окном кельи, где умирала Тереза, было маленькое засохшее деревце, которое никогда не цвело и не приносило плодов. И вот после той ночи на заре все дерево покрылось белыми, как снег, цветами. Это случилось 5 октября.
«С этого дня ты будешь моею Супругою; Я отныне не только Творец твой, Бог, но и Супруг». Это было некогда на земле, а теперь состоялось на Небе, Так совершилась, в первый раз в человечестве, великая тайна - Бракосочетание человека с Богом.
В 1622 году св. Престол объявил Терезу Святой, а Саламанкский университет еще раньше объявит Терезу «Доктором богословия».
Испанцы полюбили Терезу, как совершеннейшее выражение своего национального характера. И в самом деле, беспокойная и полная противоречий Тереза, всю жизнь горевшая любовью к Богу и стремившаяся осуществить на земле идеал добра и правды, была истинной дочерью страны аскетов и рыцарей.
Вся нация с королем Филиппом IV во главе просила признать святую Терезу вместе с апостолом Иаковом покровителем Испании, но благодаря интриге ревнивых рыцарей ордена св. Иакова ходатайство короля и народа не было удовлетворено в Риме.
И в 1812 году, после нескольких лет иноземного владычества и неукротимого народного сопротивления, в момент наивысшего напряжения испанского национального самосознания, кортесы в Кадиксе опять возбудили запрос о признании святой Терезы покровительницей Испании, что, однако, и на этот раз не осуществилось.
Но имя св. Терезы до сих пор привлекает сердца людей - и в 1970 году она была причислена к лику Учителей Церкви, и стала первой женщиной, удостоенной этого титула.
Но, может быть, главную силу и святость ее лучше всего поняли простые люди, когда назвали ее просто «Матерью».