Отрывки из рассказов «Дети, которые живут в моей голове»

Юлия Силантьева

Однажды, в школе, нам дали задание написать – что такое человек, какой он, что в нем главное. Сейчас уже трудно вспомнить, на каком из уроков нам могли это предложить. И вот, у всех получилось что-то вроде сочинения о том, «что такое хорошо, и что такое плохо».

А один мальчик написал короче всех и, кажется, над ним тогда даже посмеялись.

Он написал:

Не помню, в каком возрасте я начала складывать буквы в слова, плакала ли, как многие дети, когда стригли челку; за сколько минут проходила школьный кросс…

Но я помню, как мой папа смотрел в окно.

Почему ОНИ живут в моей голове? Когда поселились? Вспомнить бы тот момент, когда я впервые говорила с ребенком. Не с тем, который был со мной одного возраста, а с тем, кого я впервые сочла ребенком, а себя – взрослым.

Почему они живут в моей голове? Перестала ли я быть ребенком? Стали ли они – взрослыми?

– А я тебе скажу, я скажу, – подружка-психолог открывает книжку с закладками для любых случаев жизни. – Есть просто закономерности, такая психологическая алхимия. Гормоны радости, например…

Нет. Не хочу «поверять алгеброй» нашу ребячью гармонию, узнавать, что влюбленность вырабатывает оксид азота в крови, а наши крепкие объятия повышают уровень дофаминов…

– Да, да, активизируются рецепторы. Эндорфины состоит из 31 аминокислотного остатка! И высвобождаются как раз от обнимания.

Точно, остаток был всегда. Вернее, избыток. Он активизировал все наши рецепторы и заменял виноград. А также финики, землянику, инжир и витамин Д, который был так необходим нашими долгими зимами...

Лучший из анальгетиков – рука друга.

Ожидание встречи.

Вселенная разговора.

НИЧЕГО

Мне сегодня вспомнился один человек. Из моего детства.

У него на пальце был перстень. То есть, перстня не было. Был палец – смуглый, с небольшим шрамом. Но перстень был. Должен был быть. Потому, что он был Мудрец. Или что-то в этом роде.

Вместо каракулевой шапки-горбушки, мне виделась чалма, вместо стареньких потертых ботинок – парчовые остроносые туфли. А на пальце должен был быть драгоценный перстень. Когда мы встречались в лифте, мне представлялось, что вместо того, чтобы нажать кнопку, он скажет какое-то заклинание, и мы полетим к звездам.

А все потому, что однажды он спросил меня:

– Как дела?

Многие спрашивали меня «как дела» – и взрослые, и дети, и бабушки на скамейке. И так привычно было бросить им на бегу: «Ничего»!

И ничего не ждать в ответ, потому что, в общем-то, никто ничего и не ждал. А он – ждал.

Так вот, он спросил меня «как дела» и я по привычке сказала:

– Ничего.

Тогда он посмотрел очень внимательно и сказал:

– Запомни, девочка. Ничего – это пустое место. Пустота. А разве твоя жизнь – это пустота?

Вот так. После этого уже невозможно было говорить мое «ничего» – ни взрослым, ни детям, ни бабушкам на скамейке. Но и рассказывать им обо всем – не всегда хотелось. А вот моему мудрецу с невидимым волшебным перстнем хотелось рассказать обо всем на свете, но что успеешь до седьмого этажа? Лучше уж просто помолчать.

Позже мне рассказали, что мой друг был профессором, врачом, что у него была не сахарная жизнь и что он не смог сам себя вылечить от какой-то болезни, от которой лечил других.

А я больше никогда не говорила мое «ничего», если кто-нибудь спрашивал меня «как дела».

Потому что один волшебник с седьмого этажа когда-то объяснил мне, что «ничего» – это просто пустое место.

АВТОБУС

Дорога была долгой и там, внизу, где кончаются пальто и начинаются сумки, пакеты и зонты, ехать, конечно, было скучновато. Но если пакеты и зонты были похожи друг на друга, то руки были настолько разные, что было совершенно непонятно – откуда берутся такие разные руки: пальцы, ногти, ладони, жилки и морщины, и даже – цвет.

У каждой руки было что-то особенное, что она хотела показать всем: например, огромное кольцо с птичьим клювом, плетеные браслетики из разноцветных ниток; часы, тикающие около самого моего уха, манжеты белой рубашки с жемчужной пуговкой или яркие полоски свитера, торчащие из рукавов куртки. Словом, целый музей! И вот, стоя среди этого многообразия и торжества мелочей жизни, среди этих кожаных пальто, шуб, острого запаха влаги от зонтов, я вдруг сказал, сам не знаю отчего:

– Я вчера летал.

Бабушка тут же наклонилась ко мне своим сиреневым беретом и сказала ровным голосом, как будто ничего не произошло:

– Еще три остановки, потерпи.

На окне автобуса поблескивала, похожая на кусочки слюды, мозаика из серебристых мерцающих льдинок. Морозные звезды и снежинки плыли вместе с нами на фоне темно-синего города. Это было очень красиво. И терпеть, в общем-то, было совершенно нечего. Может быть, бабушка имела в виду, что мне не очень-то удобно стоять там, в самом низу, среди пакетов и мокрых зонтов…

– Это он с папой вчера весь вечер из конструктора мастерил, вот и вспоминает, – как будто извиняясь, сообщила она стоящему рядом такому же берету, только серому.

Да нет же. Я сказал это вовсе не для берета. И даже не для бабушки. Ни для кого. Я сказал это потому, что сумки и пакеты вместе с пальто и куртками окружали меня надежной крепостью; они были ничем, блаженным невниманием, тихой стеной, в которую можно открыть дверь, но можно и не открывать, а остаться наедине с собой и морозными звездами на стекле. Я просто сказал то, что было вчера. А вчера я летал.

– Из конструктора? Ка-ки-е молодцы! Это так объединяет семью! – отозвался серый берет, продолжая портить дело и похлопывая меня по плечу замшевой перчаткой.

– Я летал, – сам не зная почему, сказал я снова – тихо, но твердо.

– Вот выдумщик, – засмеялась бабушка, похлопывая меня по другому плечу.

– Это очень хорошо, когда у ребенка так развита фантазия. Обратите внимание. Явная работа правого полушария, – не унимался серый берет.

Мне захотелось что-то крикнуть, повернувшись туда, где у курток и пальто начинались лица, но я только, что есть сил, дохнул теплым воздухом из глубины себя на замороженное окно. Оно ответило маленькой расплывчатой лункой, словно улыбнувшись.

– В прошлом году, – вдруг присоединился хрипловатый мужской голос, мы с сыном тоже летали. Веревочные подвесные лестницы, слышали? Отталкиваешься и – бац – от одной площадки к другой – будто летишь…

Я стал тихонько царапать лунку, похожую на ледяной цветок. Тягучая тоска вливалась в меня, хоть голоса там, наверху, были бодрыми и даже веселыми. Я уже вряд ли мог вспомнить, что я чувствовал, когда, глядя в темно синее окно автобуса, сказал самому себе, что летал.

– А еще мы вырезали крылья из картонной коробки, – продолжал мужской голос. – Тоже хорошая идея для полета. Раскрашивали, клеили. Потом крепили скотчем. Раз-два, и готово.

– Какая прелесть, – бабушкин голос показался мне чужим.

Нет, нет. Мы ничего не вырезали. Не из какой картонной коробки. Не раскрашивали, не клеили. И не скрепляли скотчем. Я просто летал. Этого я не сказал. Просто подумал. И стал смотреть в отогретое дыханьем окошко, за которым проплывал синий город.

– Ну, кто же не летает в детстве, – сказал кто-то, выпрыгивая из автобуса в снежную крупку, – все летали! Во сне!

Мне показалось, что кто-то нажал стоп-кран. Но это было внутри.

– Нет, – сказал я, прижавшись губами к оттаявшей ямке, а на самом деле я сказал это спрыгнувшему с подножки незнакомцу, – это было не во сне. Я летал просто так.

– Вот, в каждом автобусе найдется ребенок, который развеселит всех, – сказала радостным баском кондукторша, ярко-красными губами прокладывая путь вперед. – Умеют же они! Ляпнут что-нибудь, и всем весело! Вы только посмотрите, какие у нас дети пошли – летающие! Индиго называются. Сама по телевизору вчера смотрела. Держи конфетку, космонавт! А к окну-то не прислоняйся, оно у нас – грязное…

И все засмеялись. А я заплакал.

ТАЙНА СИРЕНИ

Многое мне было непонятно в этом мире, но кое-что было недосягаемо непонятно, а кое-что можно было понять, но для этого нужна была помощь. А она не всегда поступала, по разным причинам. Например, было совершенно непонятно, почему одни, провожая поезда, плачут, а другие наоборот – улыбаются. А потом, когда встречают, опять – одни улыбаются, а другие – опять плачут. Это одни и те же? Или другие? Или, вот, сегодня:

– Баб, а что это там играет из окна?

– Это романс.

Бабушка выключила воду, под которой полоскала белье, и стало лучше слышно.

– Это тот же самый, что и вчера, слышишь? Про какую-то тайну сирени. А что, у сирени разве есть тайна?

Бабушка смахнула крошки со стола, почему-то вздохнула и сказала, глядя в окно:

– Есть.

В этот момент из парадной как раз выходили под руку тётя Рая и Роман Антонович. Они были муж и жена, но бабушка обычно окликала их именно так:

– Здравствуй, Рая! Здравствуйте, Роман Антонович.

Они всегда ходили вместе, не просто рядом или под руку, а так, как будто шел один человек. Мне казалось, что они какие-то переплетенные. И почему-то всегда, всегда в это время из окна во двор вливалась «Тайна сирени».

– А про ромашку есть песня?

– Да.

– А про ёлку?

– Есть.

– А про яблоню? А про...

Про многие деревья были песни.

Но тайна была только у сирени.

– Баб, почему?

– Подрастешь – поймёшь.

А я и так уже давно понял, что, когда взрослым нечего ответить, они говорят свое «подрастешь – поймёшь».

Тайна сирени волновала меня.

Что я должен понять, когда подрасту? Мне представлялось разное.

Будто у сирени внутри живет другая сирень, которая дает ей силы жить и наполняет соком бутоны. Или, что там есть дупло, в котором живёт волшебная птица, «птица – сирень». Или – что это вообще – не дерево, а человек, и надо его спасти. Или...

– Садись есть, и перестань так смотреть на людей.

– Да как?

– Как будто они голые.

– А мне интересно. Почему про них все говорят, что они – пара?

– Потому что они – пара.

– Что ли, как Ромео и Джульетта? – хихикнул я.

– Да.

– Садись, уже все остыло. Бабушка закрыла окно.

Конечно, нечего больше сказать...

Я отломил свою любимую горбушку у хлеба и вдохнул запах супа из ароматных сушеных грибов. Бабушка варила очень вкусный суп.

Да как так! Тётя Рая была совсем не похожа на Джульетту. Даже наоборот. Шея – толстая, обвитая деревянными яркими бусами. Огромная коричневая родинка вместо брошки. Да еще и черные усики – поверх губы. А глаза – большие, опущенные вниз, как у грустной коровушки, которую я видел прошлым летом. Когда она проходила мимо, было слышно, как тяжело ей дышится.

Но почему-то Роман Антонович не сводил с нее глаз. Как будто впервые видел. Как будто она – загадочная Джоконда, про которую нам рассказывали на прошлом уроке рисования. Он вообще, кажется, не смотрел на дорогу – худой, как папина удочка, слегка прихрамывая на левую ногу и почему-то блаженно улыбаясь, хотя повода для этого не было никакого... Ни-ка-ко-го. Кроме этой «тайны сирени».

Почему, почему же про них все говорили – пара?

Тайна сирени...

Подрастешь – поймёшь...

Я ДРУГОЙ («Чем я отличаюсь от других» ответы третьеклассников)

Я отличаюсь мыслями, настроением. Глазами, стилем, цветом...

Я – простой предмет. Я девочка, а в остальном – не знаю. Из меня радость – просто выпихивается. Думаю – остаться в детстве или дальше расти.

Я отличаюсь весом, пеналом, душой и квартирой.

У меня бывает такое пыльное состояние... Я веселая и вечная.

Люблю драться.

Меня любят.

Отличаюсь пропорциями лица и характером. У меня расправленный ум.

Я тупая и добрая.

Из радости и печали больше люблю печаль, чтобы из нее делать радость.

Я люблю свой город, мне в нем нравится всё, даже как птица летит.

Я такой же, как все, обыкновенный человек.

Я отличаюсь голосом.

Я – взрослый.

У меня всегда теплые руки, может быть, это любовь.

Я ничего не понимаю.

Я люблю, когда красиво. Красиво – это так же, как справедливо.

Я люблю есть. Моему желудку всё по сердцу.

Автор иллюстраций:Анна Силивончик