![]() | |
Отрывки из рассказов «Дети, которые живут в моей голове»Юлия Силантьева Однажды, в школе, нам дали задание написать – что такое человек, какой он, что в нем главное. Сейчас уже трудно вспомнить, на каком из уроков нам могли это предложить. И вот, у всех получилось что-то вроде сочинения о том, «что такое хорошо, и что такое плохо». А один мальчик написал короче всех и, кажется, над ним тогда даже посмеялись. Он написал: чел. плачущий
Не помню, в каком возрасте я начала складывать буквы в слова, плакала ли, как многие дети, когда стригли челку; за сколько минут проходила школьный кросс… Но я помню, как мой папа смотрел в окно. Почему ОНИ живут в моей голове? Когда поселились? Вспомнить бы тот момент, когда я впервые говорила с ребенком. Не с тем, который был со мной одного возраста, а с тем, кого я впервые сочла ребенком, а себя – взрослым. Почему они живут в моей голове? Перестала ли я быть ребенком? Стали ли они – взрослыми? – А я тебе скажу, я скажу, – подружка-психолог открывает книжку с закладками для любых случаев жизни. – Есть просто закономерности, такая психологическая алхимия. Гормоны радости, например… Нет. Не хочу «поверять алгеброй» нашу ребячью гармонию, узнавать, что влюбленность вырабатывает оксид азота в крови, а наши крепкие объятия повышают уровень дофаминов… – Да, да, активизируются рецепторы. Эндорфины состоит из 31 аминокислотного остатка! И высвобождаются как раз от обнимания. Точно, остаток был всегда. Вернее, избыток. Он активизировал все наши рецепторы и заменял виноград. А также финики, землянику, инжир и витамин Д, который был так необходим нашими долгими зимами... Лучший из анальгетиков – рука друга. Ожидание встречи. Вселенная разговора. НИЧЕГОМне сегодня вспомнился один человек. Из моего детства. У него на пальце был перстень. То есть, перстня не было. Был палец – смуглый, с небольшим шрамом. Но перстень был. Должен был быть. Потому, что он был Мудрец. Или что-то в этом роде. Вместо каракулевой шапки-горбушки, мне виделась чалма, вместо стареньких потертых ботинок – парчовые остроносые туфли. А на пальце должен был быть драгоценный перстень. Когда мы встречались в лифте, мне представлялось, что вместо того, чтобы нажать кнопку, он скажет какое-то заклинание, и мы полетим к звездам. А все потому, что однажды он спросил меня: – Как дела? Многие спрашивали меня «как дела» – и взрослые, и дети, и бабушки на скамейке. И так привычно было бросить им на бегу: «Ничего»! И ничего не ждать в ответ, потому что, в общем-то, никто ничего и не ждал. А он – ждал. Так вот, он спросил меня «как дела» и я по привычке сказала: – Ничего. Тогда он посмотрел очень внимательно и сказал: – Запомни, девочка. Ничего – это пустое место. Пустота. А разве твоя жизнь – это пустота? Вот так. После этого уже невозможно было говорить мое «ничего» – ни взрослым, ни детям, ни бабушкам на скамейке. Но и рассказывать им обо всем – не всегда хотелось. А вот моему мудрецу с невидимым волшебным перстнем хотелось рассказать обо всем на свете, но что успеешь до седьмого этажа? Лучше уж просто помолчать. Позже мне рассказали, что мой друг был профессором, врачом, что у него была не сахарная жизнь и что он не смог сам себя вылечить от какой-то болезни, от которой лечил других. А я больше никогда не говорила мое «ничего», если кто-нибудь спрашивал меня «как дела». Потому что один волшебник с седьмого этажа когда-то объяснил мне, что «ничего» – это просто пустое место. АВТОБУСДорога была долгой и там, внизу, где кончаются пальто и начинаются сумки, пакеты и зонты, ехать, конечно, было скучновато. Но если пакеты и зонты были похожи друг на друга, то руки были настолько разные, что было совершенно непонятно – откуда берутся такие разные руки: пальцы, ногти, ладони, жилки и морщины, и даже – цвет. У каждой руки было что-то особенное, что она хотела показать всем: например, огромное кольцо с птичьим клювом, плетеные браслетики из разноцветных ниток; часы, тикающие около самого моего уха, манжеты белой рубашки с жемчужной пуговкой или яркие полоски свитера, торчащие из рукавов куртки. Словом, целый музей! И вот, стоя среди этого многообразия и торжества мелочей жизни, среди этих кожаных пальто, шуб, острого запаха влаги от зонтов, я вдруг сказал, сам не знаю отчего: – Я вчера летал. Бабушка тут же наклонилась ко мне своим сиреневым беретом и сказала ровным голосом, как будто ничего не произошло: – Еще три остановки, потерпи. На окне автобуса поблескивала, похожая на кусочки слюды, мозаика из серебристых мерцающих льдинок. Морозные звезды и снежинки плыли вместе с нами на фоне темно-синего города. Это было очень красиво. И терпеть, в общем-то, было совершенно нечего. Может быть, бабушка имела в виду, что мне не очень-то удобно стоять там, в самом низу, среди пакетов и мокрых зонтов… – Это он с папой вчера весь вечер из конструктора мастерил, вот и вспоминает, – как будто извиняясь, сообщила она стоящему рядом такому же берету, только серому. Да нет же. Я сказал это вовсе не для берета. И даже не для бабушки. Ни для кого. Я сказал это потому, что сумки и пакеты вместе с пальто и куртками окружали меня надежной крепостью; они были ничем, блаженным невниманием, тихой стеной, в которую можно открыть дверь, но можно и не открывать, а остаться наедине с собой и морозными звездами на стекле. Я просто сказал то, что было вчера. А вчера я летал. – Из конструктора? Ка-ки-е молодцы! Это так объединяет семью! – отозвался серый берет, продолжая портить дело и похлопывая меня по плечу замшевой перчаткой. – Я летал, – сам не зная почему, сказал я снова – тихо, но твердо. – Вот выдумщик, – засмеялась бабушка, похлопывая меня по другому плечу. – Это очень хорошо, когда у ребенка так развита фантазия. Обратите внимание. Явная работа правого полушария, – не унимался серый берет. Мне захотелось что-то крикнуть, повернувшись туда, где у курток и пальто начинались лица, но я только, что есть сил, дохнул теплым воздухом из глубины себя на замороженное окно. Оно ответило маленькой расплывчатой лункой, словно улыбнувшись. – В прошлом году, – вдруг присоединился хрипловатый мужской голос, мы с сыном тоже летали. Веревочные подвесные лестницы, слышали? Отталкиваешься и – бац – от одной площадки к другой – будто летишь… Я стал тихонько царапать лунку, похожую на ледяной цветок. Тягучая тоска вливалась в меня, хоть голоса там, наверху, были бодрыми и даже веселыми. Я уже вряд ли мог вспомнить, что я чувствовал, когда, глядя в темно синее окно автобуса, сказал самому себе, что летал. – А еще мы вырезали крылья из картонной коробки, – продолжал мужской голос. – Тоже хорошая идея для полета. Раскрашивали, клеили. Потом крепили скотчем. Раз-два, и готово. – Какая прелесть, – бабушкин голос показался мне чужим. Нет, нет. Мы ничего не вырезали. Не из какой картонной коробки. Не раскрашивали, не клеили. И не скрепляли скотчем. Я просто летал. Этого я не сказал. Просто подумал. И стал смотреть в отогретое дыханьем окошко, за которым проплывал синий город. – Ну, кто же не летает в детстве, – сказал кто-то, выпрыгивая из автобуса в снежную крупку, – все летали! Во сне! Мне показалось, что кто-то нажал стоп-кран. Но это было внутри. – Нет, – сказал я, прижавшись губами к оттаявшей ямке, а на самом деле я сказал это спрыгнувшему с подножки незнакомцу, – это было не во сне. Я летал просто так. – Вот, в каждом автобусе найдется ребенок, который развеселит всех, – сказала радостным баском кондукторша, ярко-красными губами прокладывая путь вперед. – Умеют же они! Ляпнут что-нибудь, и всем весело! Вы только посмотрите, какие у нас дети пошли – летающие! Индиго называются. Сама по телевизору вчера смотрела. Держи конфетку, космонавт! А к окну-то не прислоняйся, оно у нас – грязное… И все засмеялись. А я заплакал. ТАЙНА СИРЕНИМногое мне было непонятно в этом мире, но кое-что было недосягаемо непонятно, а кое-что можно было понять, но для этого нужна была помощь. А она не всегда поступала, по разным причинам. Например, было совершенно непонятно, почему одни, провожая поезда, плачут, а другие наоборот – улыбаются. А потом, когда встречают, опять – одни улыбаются, а другие – опять плачут. Это одни и те же? Или другие? Или, вот, сегодня: – Баб, а что это там играет из окна? – Это романс. Бабушка выключила воду, под которой полоскала белье, и стало лучше слышно. – Это тот же самый, что и вчера, слышишь? Про какую-то тайну сирени. А что, у сирени разве есть тайна? Бабушка смахнула крошки со стола, почему-то вздохнула и сказала, глядя в окно: – Есть. В этот момент из парадной как раз выходили под руку тётя Рая и Роман Антонович. Они были муж и жена, но бабушка обычно окликала их именно так: – Здравствуй, Рая! Здравствуйте, Роман Антонович. Они всегда ходили вместе, не просто рядом или под руку, а так, как будто шел один человек. Мне казалось, что они какие-то переплетенные. И почему-то всегда, всегда в это время из окна во двор вливалась «Тайна сирени». – А про ромашку есть песня? – Да. – А про ёлку? – Есть. – А про яблоню? А про... Про многие деревья были песни. Но тайна была только у сирени. – Баб, почему? – Подрастешь – поймёшь. А я и так уже давно понял, что, когда взрослым нечего ответить, они говорят свое «подрастешь – поймёшь». Тайна сирени волновала меня. Что я должен понять, когда подрасту? Мне представлялось разное. Будто у сирени внутри живет другая сирень, которая дает ей силы жить и наполняет соком бутоны. Или, что там есть дупло, в котором живёт волшебная птица, «птица – сирень». Или – что это вообще – не дерево, а человек, и надо его спасти. Или... – Садись есть, и перестань так смотреть на людей. – Да как? – Как будто они голые. – А мне интересно. Почему про них все говорят, что они – пара? – Потому что они – пара. – Что ли, как Ромео и Джульетта? – хихикнул я. – Да. – Садись, уже все остыло. Бабушка закрыла окно. Конечно, нечего больше сказать... Я отломил свою любимую горбушку у хлеба и вдохнул запах супа из ароматных сушеных грибов. Бабушка варила очень вкусный суп. Да как так! Тётя Рая была совсем не похожа на Джульетту. Даже наоборот. Шея – толстая, обвитая деревянными яркими бусами. Огромная коричневая родинка вместо брошки. Да еще и черные усики – поверх губы. А глаза – большие, опущенные вниз, как у грустной коровушки, которую я видел прошлым летом. Когда она проходила мимо, было слышно, как тяжело ей дышится. Но почему-то Роман Антонович не сводил с нее глаз. Как будто впервые видел. Как будто она – загадочная Джоконда, про которую нам рассказывали на прошлом уроке рисования. Он вообще, кажется, не смотрел на дорогу – худой, как папина удочка, слегка прихрамывая на левую ногу и почему-то блаженно улыбаясь, хотя повода для этого не было никакого... Ни-ка-ко-го. Кроме этой «тайны сирени». Почему, почему же про них все говорили – пара? Тайна сирени... Подрастешь – поймёшь... Я ДРУГОЙ («Чем я отличаюсь от других» ответы третьеклассников)Я отличаюсь мыслями, настроением. Глазами, стилем, цветом... Я – простой предмет. Я девочка, а в остальном – не знаю. Из меня радость – просто выпихивается. Думаю – остаться в детстве или дальше расти. Я отличаюсь весом, пеналом, душой и квартирой. У меня бывает такое пыльное состояние... Я веселая и вечная. Люблю драться. Меня любят. Отличаюсь пропорциями лица и характером. У меня расправленный ум. Я тупая и добрая. Из радости и печали больше люблю печаль, чтобы из нее делать радость. Я люблю свой город, мне в нем нравится всё, даже как птица летит. Я такой же, как все, обыкновенный человек. Я отличаюсь голосом. Я – взрослый. У меня всегда теплые руки, может быть, это любовь. Я ничего не понимаю. Я люблю, когда красиво. Красиво – это так же, как справедливо. Я люблю есть. Моему желудку всё по сердцу. Автор иллюстраций:Анна Силивончик |