Главная / Великие облики / В чём ее святость? (Маргарита Тучкова)

В ЧЁМ ЕЕ СВЯТОСТЬ?
(МАРГАРИТА ТУЧКОВА)*

Бренда Михен-Уотерс, профессор истории Рочестерского университета (США)

Игуменья Мария в 1849—1852 годах, дагерротип

Немногие женщины России XIX веке, избравшие монастырскую жизнь, всегда сознававшие, что это — самый надежный путь к Богу, могли представить в ранние свои годы, что изберут этот путь для себя. Всем им пришлось столкнуться с серьезными препятствиями и неожиданными поворотами судьбы, прежде чем они окончательно вступили на него.

В 1762 году в России было 678 мужских и 203 женских монастырей; после реформы 1764 года, согласно которой все церковные земли с приписанными к ним крепостными переходили в собственность государства, число их уменьшилось более чем в половину (318 мужских и 67 женских). Бюджет им выделялся скупо и вступить в монастырь могло только ограниченное количество монахов и монахинь. Так, к концу XVIII века государство резко сократило возможности для ухода в монастырь как для мужчин, так и для женщин.

Кроме того, возможности к вступлению в монашескую жизнь ограничивались самой структурой и традициями восточного монашества. Православие делало акцент на одиночестве и созерцании, общинному аспекту в монастырской жизни внимания не уделялось, и большинство русских монастырей следовали необщинному образцу. На практике это означало, что монахини не только должны были заплатить взнос при вступлении в монастырь (как было и в средневековой Западной Европе), но и в дальнейшем сами заботиться о себе, иметь собственное жилище. При таких условиях, преобладающих в то время, с которого начинается наш рассказ, женщины бедные имели очень мало шансов для вступления в монашескую жизнь, независимо от того, насколько сильно было их к тому призвание.

Что-то должно было измениться: должны были быть созданы новые религиозные объединения. Пусть неофициально и втайне: и они должны были быть самостоятельными и организованными по принципу общины, что, как мы увидим, сделало их более сильными духовно и в финансовом отношении более способными принять и поддержать женщин из неимущих сословий.

Такие религиозные объединения, женские общины, начали возникать, правда, робко и ощупью, в конце XVIII века. Первые общины возникали благодаря стараниям наиболее упорных из монахинь, из числа изгнанных после закрытия их монастырей. Но скоро и набожные мирянки стали создавать неофициальные религиозные общины в своих поместьях; к середине XIX века они уже создавались группами бедных женщин, известных своей святостью, их поддерживали окрестные города и деревни, ждавшие от них духовной и социальной помощи. Между 1764 и 1917 годами в России было основано 220 женских религиозных общин. С течением времени церковная иерархия и государство стали выказывать одобрение деятельности общин, используя их энергию и духовную жизненность, но не отягощая государственный бюджет их финансовой поддержкой; позже многие из них превратились в официальные монастыри. Следует также отметить, что хотя правительственные указы 1764 года, сократившие число монастырей и численность духовенства, затрагивали как монахов, так и монахинь, только женщины своеобразным образом ответили на это, создав неофициальные религиозные общины из мирян.

В этих общинах жили и служили Богу поистине святые женщины России. Ими ни в коей мере не исчерпывается разнообразная и яркая история святых женщин на Руси, начинающаяся с принятия христианства в X веке и продолжающаяся до настоящего времени. Но наш рассказ о тех, кто жил и действовал в определенных исторических рамках (XIX — начало XX века) и в определенных религиозных структурах (в недавно возникших и развивающихся религиозных общинах). Они ярко осветили как изменения в религиозном опыте, так и неизменность его качества. С одной стороны, жизнь каждой принадлежит их времени, с характерной для него инициативой мирян по созданию женских религиозных общин; с другой стороны, они неизменно считали себя орудиями Бога, смиренно следующими по древней и святой дороге, проложенной апостолами и отцами церкви раннего христианства.

Мы назвали этих женщин святыми, хотя ни одна из них не была канонизирована церковью. Однако при жизни их считали образцом святости, которому следует подражать. В России XIX века жива традиция святости — способность почувствовать ее в других, оценить ее, трудиться над ее достижением. К людям могли относиться, как к святым, потому что понятия святости, благочестия существовали в их культуре.

И до сегодняшнего дня они взывают к нам и, по словам Джона Колемана, «предлагают нам взглянуть на нашу жизнь с иных позиций, чем мастерство, польза, независимость и контроль».

У каждой, при всех различиях судеб, были общие, основополагающие убеждения, которые вскормили их дух и сформировали их понимание смысла жизни.

Благочестие было особенно важным аспектом русской религиозной жизни. Благочестивые люди почитали святые иконы, соблюдали установленные обряды и посты православной церкви и прославляли Бога в богатой литургической красоте своих церквей и монастырей. Наравне с благочестием почитались добродетели смирения и сострадания; смирение ценилось в русской духовной жизни столь высоко, что считалось «основным свойством святой души». Из него уже могли вытекать другие добродетели: мягкость, простота и доброта — то нежное сочувствие (умиление), которое так превозносили русские и которое находило свое выражение в раздаче милостыни, благотворительности и даре слезном.

Если благочестие, смирение и сострадание были духовным идеалом всех русских, то аскетизм и мистицизм были уделом немногих.

К числу женщин, жизнь которых мы изучаем, относятся как те, кто следовал обычным идеалам добродетели, но следовал истово, так и те, кто вел суровую аскетическую жизнь, освободив себя от собственной воли и привязанностей, становясь духовными учителями для других, переживая иногда мистические моменты единения с Богом...

Мы начнем с истории Спасо-Бородинской религиозной общины и ее основательницы — Маргариты Тучковой.

***

Маргарита Михайловна Тучкова родилась в русской дворянской семье Нарышкиных, занимавшей высокое положение в обществе, ее мать происходила из не менее знатной семьи Волконских. Еще в юности в ней чувствовалась страстная, умная, переменчивая натура. Она любила музыку и обладала прекрасным голосом, очень увлекалась чтением и могла сидеть часами, погрузившись в книгу. Высокая, хорошего сложения, с бледной, но прекрасной белой кожей, с живыми зелеными глазами, она обладала необычайной энергией.

Ни время, ни горе не уменьшили эту энергию, и даже когда она стала пожилой настоятельницей монастыря с многочисленными обязанностями, она сохранила быстроту и стремительность движений и живость речи.

В 1806 году, когда ей было двадцать пять лет, Маргарита Михайловна получила согласие своих родителей на брак с Александром Алексеевичем Тучковым. Так начался экстатически счастливый хотя и трагически короткий период ее жизни.

Маргарита Михайловна обожала своего мужа, восхищалась его красотой и славой храбреца и рыцаря. Не в силах разлучиться с ним, она сопровождала его в военных походах, к ужасу семьи и друзей. Первым проявлением ее религиозной добродетели можно считать то уважение, которое она заслужила своими добрыми делами среди солдат и бедняков во время шведской кампании, кроме того, она ухаживала как за русскими, так и за шведскими ранеными.* В апреле 1811 года к неописуемой радости Маргариты Михайловны и ее мужа у них родился сын, Николай Александрович; Маргарита сама кормила его, что было не принято в аристократических семьях.

Но их семейному счастью суждено было скоро окончиться.

Первого сентября 1812 года, в день именин Маргариты Михайловны, военный курьер прибыл к ней с сообщением о смерти мужа. Генерал А. А. Тучков пал во время знаменитого Бородинского сражения.

На месте гибели мужа, которое ей удастся разыскать, она воздвигнет церковь, создаст здесь женскую религиозную общину. Вряд ли могла она предвидеть все это в первый момент своей глубокой скорби...

Ее горе было столь сильным, что близкие опасались не только за здоровье, но и за ее рассудок. Временами она впадала в бредовое состояние, уверяя, что ее муж не убит, а попал в плен. Однажды холодной поздней ночью ее нашли в лесу: в легкой муслиновой ночной рубашке она с фонарем в руках искала своего мужа. Ее свекровь (которая сама потеряла не только Александра, но и старшего сына Николая, и чей младший сын Павел был во французском плену) приехала успокоить Маргариту и навестить маленького внука Николая. В этот период жизни Маргариту больше успокаивало, когда свекровь говорила, как сильно ее внук напоминает своего отца, чем вздохи свекрови: «На все воля Божья».

Впоследствии Маргарита опишет то свое душевное состояние в письме к сыну:

«Я не помню, что сталось со мной при этом известии: пускай другие тебе об этом расскажут... Молю моего Спасителя простить мне мой бред; он доходил до того, что когда мать говорила мне о райском блаженстве и о возмездии, обещанном тому, кто умеет нести крест, посланный Богом, я отвечала, что и самый рай мне не нужен без моего Александра, и что не существует возмездия для души, уничтоженной несчастием»¹. Она объясняет сыну, что около четырех месяцев после получения известия о смерти его отца, она услышала, как ее сын ночью во сне шепчет: «Боже мой, отдай папу Кокоше!» Ее так тронула эта молитва, что она начала видеть в сыне ангела спасителя, существо настолько невинное и страдающее, что Бог, услышав его молитвы, должен обязательно откликнуться на них и вернуть мальчику отца. Так, в слепой надежде, она прожила еще год только для того, чтобы впасть в еще большее отчаяние, когда ей наконец пришлось признать трагическую реальность его смерти.

Маргарита Михайловна Тучкова

Маргарита медленно начинает приводить в порядок свою жизнь, переехав в Москву. Преданная, неутомимая, обладающая обширными связями, она в конце концов получает разрешение на постройку церкви в память мужа на месте его гибели, и дотацию в 10 тысяч рублей от царя. Но это было трудное начинание, и Маргарите пришлось продать часть своей собственности и драгоценности, чтобы привести замысел в исполнение. В течение долгих лет строительства она путешествует от места строительства до своего дома в Москве, где занимается образованием сына; в Бородино она живет в построенном недалеко от храма скромном доме. В 1820 году церковь была освящена, благородно простая, четырехстенная часовня в классическом стиле, с белыми мраморными стенами без украшений, бронзовым иконостасом и мраморным крестом, на котором начертано: «Помяни, Господи, о Царствии Твоем Александра на брани убиенного»².

Маргарита так же страстно занималась воспитанием своего сына, как и хранила память о муже. Создается впечатление, что память об отце, постоянно поддерживаемая матерью, тяжело легла на Николая.

Многое, в частности, письма М. М. Тучковой к сыну, свидетельствуют о том, что Николаю не разрешалось забыть ни о своем отце, ни о страстной привязанности матери к его памяти. Одно из самых ранних воспоминаний его детства: мать привезла его на поле Бородинской битвы, где сражался его отец и где он погиб как герой; дала ему маленькую лопатку и попросила помочь ей посадить здесь тополь в память об отце.

Вскоре она похоронила свою мать и отца, и с каждой новой потерей ее привязанность к сыну становилась все сильнее. По словам ее биографа, Николай стал «целью ее жизни, единственной ее радостью и постоянной заботой». Мы можем только с грустью представить, в какое она была ввергнута отчаяние, каким ударом было для нее, когда в 1826 году Николай, в возрасте 15 лет, находясь дома во время каникул, внезапно заболел и через несколько дней умер от скарлатины.

Маргарита пережила глубочайший духовный кризис. Она пыталась понять, почему это произошло с ней, что это означало. Лишенная внутреннего мира, она пыталась обрести мир в вере других и обратилась к людям, давно оставившим мир, за пониманием и утешением. Во время похорон Николая она подняла глаза к местной иконе Спасителя и произнесла сквозь слезы: «Се аз, Господи, и чадо еже ми дал еси» (Ис. 8: 18). Если мы прочтем до конца этот отрывок, который был известен Маргарите, мы увидим, как он отражает ее духовное смятение и уныние после смерти сына: «Вот я и дети, которых дал мне Господь, как указания и предзнаменования в Израиле от Господа Саваофа, живущего на горе Сионе. И когда скажут вам: обратитесь к вызывателям умерших и к чародеям, к шептунам и чревовещателям,— тогда отвечайте: не должен ли народ обращаться к своему Богу? спрашивают ли мертвых о живых? Обращайтесь к закону и откровению. Если они не говорят, как это слово, то нет в них света. И будут они бродить по земле, жестоко угнетенные и голодные, и во время голода будут злиться, хулить царя своего и Бога своего. И взглянут вверх, и посмотрят на землю, и вот — горе и мрак, густая гьма, и будут повержены во тьму Но не всегда будет мрак там, где теперь он огустел». (Ис. 8: 18—22).

Одним из духовных авторитетов, у которых Маргарита искала совета, был Филарет, знаменитый митрополит Московский, друг семьи Нарышкиных.

Очевидно, Филарет, иногда ласково, иногда строго, сумел указать Маргарите на то, что один из источников называет «нехристианским» характером ее скорби. Мы можем только предположить, в чем проявлялся этот нехристианский аспект. Было ли это ее неприятие воли Бога, или отсутствие покорности божеству? Или эта ее привычка считать, что только она одна пережила великую скорбь, что ее страдания больше, чем у всех остальных? И как случилось, что эта женщина из плоти и крови, женщина с сильной волей и вспышками гнева, женщина в глубоком отчаянии, сумела так преобразовать себя и свою жизнь, что стала в конце концов примером для других женщин, образцом святости для культуры ее времени?

К сожалению, у нас нет достаточных свидетельств о том, как именно она справилась со своим внутренним отчаянием, как произошла трансформация... Но она приняла решение, может быть, по совету, а может быть, по внутреннему побуждению — поселиться в Бородино. Здесь она начала жить жизнью благочестивой, посвятив себя религии вдовы. Она рано вставала, одевалась без посторонней помощи и спешила в церковь, где она пела в хоре. Она писала подруге: «Не могу сообщить никаких подробностей о себе: день походит на день. —

Утреня, обедня, потом чай, немного чтения, обед, вечерня, незначущее рукоделье, а после короткой молитвы долгая ночь, вот вся жизнь. Страшно умереть,— вот предмет для размышления. Милосердие Господне, его любовь, вот мое упование, тем и кончу»³.

Это выглядит так, как будто бы Маргарита, зная как ценится в православии благочестие, стала жить благочестивой жизнью, подчиняясь ее внешним формам и дисциплине, трепеща от веры и надежды, что если она телом предалась Богу, то ее душа неизбежно должна ощутить любовь и мир, идущие от него.

Не только благочестием была отмечена ее жизнь. Она давала пристанище бездомным, горевала вместе с другими вдовами, приезжавшими в Бородино, раздавала деньги странникам и окрестным беднякам, заботилась о больных, как делала это во время шведской кампании Вскоре в округе распространилась молва о «доброй барыне, что живет в Боге и любит нищую братию». Не проходило и дня без того, чтобы кто-то страждущий не переступал порога ее скромного жилища в поисках милостыни, лекарства, пищи или слов утешения.

Однажды, проезжая верхом через соседнюю деревню, она встретила крестьянскую телегу и услышала стоны женщины, которую вез крестьянин. Маргарита спешилась и стала расспрашивать крестьянина о стонавшей женщине.

— Горькая ей выпала доля,— объяснил крестьянин. — У нее две девочки, глупенькие как есть, и говорят плохо, да муж недобрый: с утра до ночи пьян и бьет их всех без жалости. Иной раз так девчонок напугает, что они в лес убегут и пропадают целые сутки. Как еще Господь их от беды спасает. А она, горемычная побиралась, пока сил хватало, а теперь руки и ноги отнялись»⁴. Маргарита, ужаснувшись, и возможно, вспомнив об оскорблениях, которым она подверглась в своем первом браке, ощутила страстный порыв к действию. Она увезла женщину к себе, навела справки о ее дочерях, и удостоверившись, что они подвергаются постоянным избиениям, убедила местные власти, чьей юрисдикции подлежали мать и дочери как государственные крестьяне, передать их ей, чтобы она могла заботиться и опекать их. Она построила для них маленький домик, и это убежище для несчастных, подвергавшихся побоям женщин, положило начало Спасо-Бородинской женской общине.

Из соседней деревни пришла молодая крестьянка, чтобы ухаживать за живущей здесь больной матерью, и вскоре она стала ходить за всеми, кто болел, нуждался в уходе. Для больных был построен небольшой дом призрения. Сюда пришли женщины,— и богатые, и бедные — которые, как они говорили, желали «оставить мир» и проводить жизнь в молитвах. Маргарита разрешила им обосноваться в своих владениях. Вот как позже описывал возникновение общины Савва, архиепископ Тверской: «Около усадьбы Маргариты Михайловны начали строиться кельи добровольных отшельниц от мира, частию из дворянских фамилий, а частию из зажиточных купеческих семейств; к ним приютились бедные вдовы и девицы, готовые на честный труд с молитвою»⁵. Вечерами Маргарита собирала у себя всех этих разных женщин, многие из которых были неграмотными, читала им вслух, давала наставления, расспрашивала об их нуждах и их духовных упованиях. Она вскоре сделалась «матушкой» им всем, а они становились ее семьей.

К 1833 году в общине было уже свыше 40 человек. Эти люди объединились неофициально, но соблюдали религиозную дисциплину, молитвы и работы. Создали хор, и Маргарита сама давала уроки пения молодым женщинам. Из Москвы был выписан музыкант — для обучения их всем тонкостям православных песнопений. Каждый год день 26 августа отмечался торжественной литургией в память погибших в Бородинской битве. Пришло время, когда надо было упорядочить деятельность общины и дать ей официальное признание.

Независимая религиозная община женщин-мирянок, при всем своем благочестии, конечно же, обращала на себя внимание Святейшего Синода. Государь-император подозрительно относился к любым проявлениям независимости, к любой неофициальной деятельности.

В 1833 году Синод начал процедуру официального учреждения женской общины в Бородино. Впоследствии она должна была применяться и к другим возникающим женским общинам и обеспечивать им официальную санкцию православной церкви. Прежде всего было тщательно изучено финансовое положение общины с тем, чтобы убедиться, что она в состоянии обеспечить себя без помощи Синода. Следовало убедиться и в том, что в общину не входят крепостные крестьяне или люди, не имеющие правильных документов или официального разрешения обосноваться в ней. Проверялась также моральная честность и религиозные правила, по которым будут жить члены общины.

Маргарите Тучковой пришлось привести в порядок свои финансовые дела и сделать вклад в пользу общины. Она освободила крестьян в своем тульском имении — поступок для того времени исключительный. За право пользоваться землей освобожденные крестьяне должны были платить ей 2 тысячи рублей ежегодно, эту сумму она перечисляла общине. Кроме того, она продала половину своего имения в Ярославской губернии за 20 тысяч рублей, проценты с этой суммы также шли общине.

Mы не можем ясно себе представить юридический статус членов Спасо-Бородинской общины сразу после ее официального признания или религиозные правила, которым они следовали, хотя мы знаем, что сестры по очереди непрерывно читали Псалтырь и соблюдали монашеский образ жизни до революции 1917 года.

Маргарита Тучкова была признана главой общины, другие женщины — сестрами; они не принимали пострига, но, живя в общине, соблюдали обет безбрачия и правила ее религиозной и трудовой жизни. Все вместе они прокладывали дорогу к новой форме религиозной организации — независимо возникающей, самообеспечивающейся, организованной по общинному принципу, женской религиозной общине — форме, которая будет процветать в середине и конце XIX века (точные правила и устав для женских религиозных общин были разработаны позже — в 1840-х – 1850-х годах).

Одной из характернейших черт этой новой формы религиозной общины была ее способность и готовность поддержать бедных женщин, открывая для них такую же реальную возможность посвятить себя религиозной жизни, какая имелась у имущих. Спасо-Бородинская обитель не была богатой, но игуменья прекрасно вела ее дела, и сестры редко в чем-либо нуждались. Бедные сестры бесплатно получали одежду, белье, обувь, дрова, свечи, мыло, чай и сахар. Все своей работой вносили вклад в благосостояние общины. На отведенной для нее земле были организованы ферма и скотный двор. Кроме того, сестры пряли, ткали, красили ткани и одежду, шили рясы и теплые вещи, расписывали внутренние помещения и даже писали иконы. Была построена трапезная, где все сестры, включая и Маргариту, принимали пищу, еда была простая, в основном хлеб и овощи с собственного огорода. Постепенно у общины появились благородные покровители, среди них графиня А.А. Орлова-Чесменская, княгиня Т.В. Юсупова, граф Д.Н. Шереметев, богатый купец Игумов, который присылал из Сибири ежегодный вклад деньгами и товарами.

В 1837 году в честь 25-й годовщины Бородинской битвы на поле сражения была проведена тщательно подготовленная памятная церемония, которую посетил царь Николай с членами царской семьи и свитой. На него произвели большое впечатление порядок и гармония, царившие в общине.

Спасо-Бородинский монастырь, 1904 г.

Вскоре после этого события во время своего визита в Москву Тучкова повидалась с митрополитом Филаретом. Он удивил ее, предложив, чтобы она приняла монашеский сан — тогда можно будет подать прошение в Синод о поднятии статуса Спасо-Бородинской общины до статуса монастыря. Он уверен, сказал он ей, что Синод и император одобрят это. Маргарита возражала — у нее недостаточно духовной силы, чтобы стать монахиней. Филарет не согласился с нею и просил серьезно подумать над этим.

Мы не знаем, какая работа происходила в ее душе. Знаем только, что в конце концов она решилась принять постриг. Тут же в Синод было передано прошение о статусе общинного женского монастыря для Спасо-Бородинской общины. Оно было одобрено.

В 1840 году, в праздник (28 июня) Маргарита была рукоположена Филаретом в Троице-Сергиевой лавре. Во время прекрасной православной церемонии пострижения, в которой принимающая постриг нарекается христовой невестой, Маргарита дрожащим голосом произносила свои обеты и трижды распростерлась крестом перед алтарем. Сам Филарет остриг ей волосы и дал ей монашеское имя Мария — как символ ее новой, ангелической жизни.

На следующий день Филарет, сторонник восстановления древнего порядка раннехристианской церкви посвящения вдов в диаконисы, рукоположил Марию в настоятельницы нового монастыря и в православную диаконису*.

Превращение общины в монастырь требовало значительных затрат. Теперь нужны были постоянные священнослужители, больших размеров церковь, больше жилых помещений и т. п. В дополнение к прежним вкладам Тучкова внесла 15 тысяч рублей на «устройство общей жизни» настоятельницы и сестер. Кроме того, она получила разрешение военного министерства на то, чтобы ежегодная пенсия (1800 рублей), которую она получала как вдова генерала Тучкова, перечислялась общине. Царь не только выразил согласие с решением Синода, но, находясь под впечатлением своего посещения общины в 1837 году, выделил 25 тысяч рублей на сооружение монастырских стен и церкви с трапезной.

Мы не располагаем специальными документами, позволяющими судить о социальном положении членов Спасо-Бородинской общины в период жизни настоятельницы Марии, но различные источники позволяют сказать, что там было настоящее смешение представительниц дворянства, купечества, низших сословий (но не крепостных), духовенства. Высокообразованные дворянки, получившие строгое воспитание женщины из купеческих семей, неграмотные крестьянки — все работали и молились бок о бок, учили друг друга чтению, навыкам и ремеслам, которыми владели. Разумеется, были значительные различия в духовных и моральных свойствах, идущие и от их индивидуальности и религиозного быта, и от принадлежности к разным слоям общества.

Организованный по общинному принципу монастырь все еще был исключением для России, в чьей культуре доминировал жестко регламентированный образец монастырской жизни с его необременительной этикой — каждый заботится сам о себе. В отличие от традиционных монастырей, в Спасо-Бородинской общине каждая сестра «служила другим своим посильным трудом, но принимать денежную плату строго запрещено». Биограф М.М. Тучковой писала в ту пору: «Настоятельница образовала в полном смысле слова христианскую общину. Число инокинь умножилось до двухсот и, нет сомнения, что не все между ними были достойны уважения, но общий дух обители напоминал времена первых христиан. Бородинские монахини, переселившиеся теперь в другие монастыри, долго не могли сродниться с новым образом жизни, как мне случалось слышать от некоторых из них. Между прочим одна мне говорила: «Там мы жили душа в душу; недаром называли друг друга сестрами; у кого горе так и всем горе, у кого радость, так и всем радость. А здесь всякая сама по себе; послужить ли чем друг дружке, так сперва в цене уговариваются,— а нам это дико».⁶

Когда в 1852 году игуменья Мария умерла, Филарет написал письмо Синоду, где, ссылаясь на «общинный характер Спасо-Бородино», объяснял, что преемницу ее предпочтительнее выбрать среди сестер этого монастыря, а не какого-либо другого.

Со всей страстностью своей натуры Маргарита посвятила себя своей новой роли — быть матерью для сестер своей общины, этой вновь образовавшейся семьи. Так же как когда-то она всю себя посвящала мужу и сыну, сейчас она целиком была занята теми, кого она считала своими духовными дочерьми. В ее письмах видна сильнейшая любовь и привязанность к сестрам. Когда она вдали от них, она шлет им свою сердечную любовь; когда одна из сестер отсутствует, она это чувствует. Как заботливая мать, она живет их огорчениями, искушениями. «Мне ли дерзать словом апостола изъяснять мои чувства, но воистину, кто из вас изнемогает, и я изнемогаю с тою»⁷,— писала она одной из сестер. Другой, которая заболела и отправилась в Москву к доктору и была обеспокоена предположительной стоимостью ее лечения, Маргарита немедленно послала деньги и подбадривающую записку, хотя и пожурила ее: «не знаешь ли ты, что моя твоя суть». Она снова подбадривает ее и в другом письме: «Ты знаешь, что я ваша, что я вам всем принадлежу, что я тебя люблю. Ты все это постигаешь, следовательно, будь покойна».

Игуменья любила сестер своего монастыря, потому была к ним терпима, порой даже слишком. Она была энергичным и сильным администратором, всем — вплоть до возведения монастырских построек — занималась лично, но ее нередко критиковали за недостаточно строгую дисциплину в монастыре. Она требовала строгого соблюдения молитв, но разрешала и невинные удовольствия и разговоры. В одном из писем она скорее журит, чем хочет наказать новую монахиню, избегающую совместной со всеми трапезы. Маргариту упрекали за чрезмерную терпимость к сестрам, но она в ответ говорила о важности любви: «Насколько любим начальник обители, настолько он и полезен. Его строгость не исправляет никого, но ожесточает и учит лукавству и лжи. Грех находит прощение у Бога, но злоба и ненависть отдаляют от Него человека, и горе тому, кто внушил их другому».

Когда Филарет после ее смерти расспрашивал монахинь о стиле управления монастырем (это было связано с поисками ее преемницы), монахиня София сказала ему, что уважает ее память за ее доброту и многочисленные добрые дела, хотя и понимает, что из-за этого ей не хватало необходимой для монастыря строгости. Филарет заключил, что это замечание «не оскорбительно и не несправедливо» по отношению к Mарии.⁸ Когда ее преемница, настоятельница Сергия (тоже благородного происхождения, похоронившая мужа и сына на Бородинском кладбище) стала разбирать монастырские бумаги, обнаружилось, что некоторые женщины были приняты в общину без надлежащей проверки документов и регистрации их у соответствующих властей. Это обеспокоило Филарета, но он написал игуменье Сергии, что Мария «устраивала монастырь вновь, и притом способами лично ей принадлежавшими, то по сим обстоятельствам имела некоторое право на снисхождение, есть ли распоряжалась более произвольно, нежели строго законно».

***

Спасо-Бородинский монастырь. Внутренний вид Спасского храма

Несомненно, игуменья Мария управляла общиной так, как хотела, и это позволяет говорить о ней как о женщине с большим запасом воли. Именно воля и преданность идее помогли ей построить мемориальную церковь, женскую общину и процветающий монастырь. Она бросила все свои силы на то, чтобы подвергавшиеся побоям мать и дочери были освобождены под ее опеку, хотя они и были государственными крепостными. Незадолго до смерти она начала неслыханное ходатайство (которое увенчалось успехом, но она уже об этом не узнала) о передаче своей значительной вдовьей пенсии, которая должна была бы прекратиться с ее смертью, в вечное пользование монастыря.

Кажется, и привлекательная внешность, и душевная теплота были ей присущи в равной мере. Все головы поворачивались в ее сторону, когда она входила в комнату и, несмотря на ее скромный черный монашеский головной убор и рясу, «она до конца жизни являла собой тот тип, который делает женщину одинаково привлекательной и в молодости, и в старости, тип, который французы зовут la femme distinguee".*

В больничной ли палате, в аристократическом ли салоне во время делового визита в Москву или Санкт- Петербург, ее живой голос и сияющие глаза привлекали к ней людей, и была присуща ей какая-то располагающая к себе сила в манере поведения.

К своему огорчению, Мария сохраняла следы своего аристократического происхождения, утонченного воспитания и обостренной чувствительности до конца дней. Она с уважением и вниманием относилась к тем, кто обращался к ней за помощью, но ее брезгливость и утонченность иногда заставляли ее внутренне содрогаться. Когда к ней внезапно являлись с гноящейся язвой, которую надо было обработать, или когда ей надо было поменять грязные бинты, или наложить швы на кровоточащую рану, она откликалась с сочувствием и готовностью, но как только посетитель уходил, тщательнейшим образом мыла руки и без чувств падала на свою кровать.

Когда оборванные крестьяне, и в особенности больной старик из ближней деревни, зимой заезжали к ней погреться и выпить чашку чая или стакан горячего рома, распространяя вокруг крепкий запах пота и дегтя, искали у нее совета и успокоения, она ласково беседовала с ними, но после этого тщательно проветривала комнату, а иногда даже брызгала в ней одеколоном) Она стыдилась такой своей реакции и как-то сказала жившей с ней помощнице: «Ведь вот какая я негодная. Они, бедные, обращаются ко мне от доброго сердца и как любят меня, а я смею ими брезговать!»

Еще одно обстоятельство беспокоило Марию: она была привязана к могилам мужа и сына более, чем полагалось преданной вдове по библейским канонам. Она лелеяла свои воспоминания о них и подолгу сидела, горюя, под тополем, который они когда-то посадили с Николаем. Однажды, много лет спустя после смерти сына, она так разволновалась, придя в его склеп, что сестры нашли ее лежащей там без сознания. Узнав об этом, Филарет запретил ей навещать могилу сына и велел убрать подальше все его вещи и игрушки, хранившиеся в шкафу в ее комнате. Она не могла сделать это и спрятала свои сокровища «в сундук, куда она уложила платье мужа, чашку, из которой он пил чай, портфель с письмами... Кресла и игрушки Коли» и время от времени тайно с тоской смотрела на них.

Как стала Маргарита Тучкова примером для других женщин своего времени? Какие качества превратили ее в святую — так называли ее люди в округе после ее смерти.

Прежде всего — ее великодушие, ее милость к бедным и несчастным. Возможно, ее скорбящее сердце чувствовало горести других и понимало, что страдания одинаково поражают и богатых, и бедных.

Любовь ее к другим была ощутима и заразительна. Сестры общины чувствовали ее ежедневно. Над входом в трапезную она начертала два своих любимых изречения из Библии. Первое гласило: «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (I Кор. 13:3). Второе из послания святого Петра: «Послушанием истине чрез Духа, очистив души ваши к нелицемерному братолюбию, постоянно любите друг друга от чистого сердца» (I Петра 1:22).

Марии удавалось сохранять теплоту и близость отношений внутри общины, хотя к моменту ее смерти в 1852 году в ней было более 200 человек. Есть свидетельства, что на похоронах Марии скорбь сестер была столь сильной, что они не могли продолжать пение и ее погребение было совершено без обычного хорового пения. Когда после смерти Марии настоятельница Сергия попробовала провести реформы в монастыре, Филарет предупредил ее, что это надо делать, не задевая памяти покойной, так как сестры нежно любили ее.

В Спасо-Бородинской общине все носило отпечаток яркой индивидуальности настоятельницы. Можно предположить, что уход Марии в религиозную жизнь был связан не только с изменениями в ее индивидуальности (такими, как потеря воли, своего «я» или привязанностей), сколько с появлением нового поля деятельности для ее энергии, нового объекта для ее привязанности. Ей не пришлось пройти через суровое обучение послушанию и покорности, как это обычно бывает в долгом периоде послушничества в православных монастырях — возможно, потому ее индивидуальность и воля остались прежними. В ней святость и страстный характер были двумя прочтениями одного и того же понятия.

***

Спасо-Бородинский женский монастырь

Маргарита Михайловна Тучкова оставила после себя процветающую общину, которая уже успела стать образцом во всем — и в том, как создавалась, и в своей общинной и демократической (без социальных различий) форме организации. Она не была первой вдовой, создавшей женскую монашескую общину (княгиня Евдокия Мещерская сделала это раньше, в 1821 году в своей деревне Амосино, после смерти своего мужа и дочери),— но община в Бородино была особенно знаменита и вдохновляла других женщин на попытку создания таких же общин в своих поместьях. Анна Гавриловна Головина после смерти мужа мечтала о создании в древнем головинском поместье Новоспасское женской общины по образцу Спасо-Бородинской. При молчаливом согласии сына ей удалось осуществить этот план и в 1852 году Спасо-Влахернская община была официально признана церковными и государственными властями. В течение XIX века вдовы из всех сословий — не только аристократки — приняли участие в этом феномене — ими было создано около 20 общин.

Вдохновляя женщин на простую и духовно направленную жизнь в своих поместьях, на раздел их собственности, на жизнь среди крестьян и во многом такую же простую, как крестьянская, на заботу об образовании крестьян, Тучкова на полвека опередила гениального Толстого. И возможность посвятить себя религиозной жизни, которую она, создав Бородинский монастырь, дала женщинам всех классов, пережила ее и сохранилась до революции 1917 года. Нам кажется, что после ее смерти и освобождения крестьян в 1861 году, крестьянки стали составлять большую часть бородинских монахинь В 1911 году у монастыря было 265 десятин земли, которую обрабатывали сами сестры. При монастыре была приходская школа для тридцати девочек, небольшой госпиталь и дом престарелых для пожилых сестер. Кроме настоятельницы, там было 50 монахинь и 195 послушниц. По документу из архива Московской епархии, в 1914 году в Спасо-Бородинском монастыре было 50 монахинь, 33 из них из крестьян, 13 из мещан, 2 из дворянства, 1 из купечества и 1 из духовного сословия. Настоятельница Ангелина была из мещан и вступила в Спасо-Бородинский монастырь в 1878 году в 19 лет; казначей, монахиня Лидия, была из крестьян и вступила в монастырь в 1904 году, когда ей был 41 год. Таким образом, Тучкова создала институт, который не только поддерживал женщин низших классов в их духовных устремлениях, но и давал им настоящую возможность для развития и испытания их возможностей. Это должно было стать одним из отличительных признаков Новой женской религиозной организации — женской общины, которая развивалась в XIX веке. Но путь развития и характер каждой из этих общин будет весьма разнообразным и явно отмеченным личностью и жизненным путем каждой из настоятельниц. Надеемся показать это на самых выразительных примерах.

Перевела с английского Т. Правоторова

Примечания

Источник: Наука и религия, N3, 1991. – С. 36-42.