• Материалы по теме:  ОМАР ХАЙЯМ
• Омар Хайям и суфизм
• О поэзии Омара Хайяма
• Омар Хайям. Рубаи

Главная / Жизнь замечательных людей / О поэзии Омара Хайяма. Лео Яковлев

О ПОЭЗИИ ОМАРА ХАЙЯМА

Лео Яковлев

Великий поэт и ученый исламского Средневековья Абу-л Фатх Омар ибн Ибрахим ал-Хайям... В его зрелые годы это непростое имя стало начинаться «лакабом» – почетным знаком отличия человека, имеющего особые заслуги перед верой в единого Господа, – «Гийяс ад-Дин», а заканчиваться – указанием места его рождения («нисбой») «ан-Найсабури», а уже после его путешествия в Мекку к святым местам ислама перед его именем появилось уважительное слово «хаджи».

Хаджи Гийас ад-Дин Абу-л Фатх Омар ибн Ибрахим ал-Хайями ан-Найсабури – так обращались к нему в ученых собраниях в государстве Великих Сельджуков в первые десятилетия Х века и до его кончины. В переводе его полное имя звучит следующим образом: «Совершивший паломничество в Мекку («хадж») Помощь Веры Абу-л Фатх Омар, сын Ибрахима Палаточного Мастера из Нишапура». Со временем живая мудрость этого человека стала забываться, и его ожидала обычная посмертная судьба многих замечательных ученых: упоминание в несколько строк в истории математики, астрономии и философии, величайшим знатоком которых он при жизни считался. Но оставались еще стихи, и именно они, более чем через восемь столетий после ухода автора, обеспечили ему триумфальное возвращение в мир живых людей, теперь уже – навсегда, под кратким запоминающимся именем «Омар Хайям».

Полной и точной биографии Омара Хайяма не существует. Даже дни его рождения и смерти – соответственно 18 мая 1048 г. и 4 декабря 1131 г. – определены с большой степенью вероятности. Только три человека из числа лично его знавших оставили о нем краткие сообщения. Другие же сведения о Хайяме, встречающиеся у более поздних средневековых историков и писателей, основаны на устных преданиях и нередко находятся в противоречии друг с другом и с хронологией реальных исторических событий.

... В нашем толковании Хайям предстает перед читателем как великий суфийский поэт и один из ранних представителей исламского религиозно-мистического направления в иранской поэзии, каким он и был в действительности. Дерзкие обращения к Богу и споры с Ним, порицание показной «святости» аскетов и исламского духовенства, пренебрежительное отношение к храмам, воспевание женской красоты и запретного для мусульман вина, содержащиеся в его стихах при прямом истолковании их смысла, открывали возможность превращения Хайяма в атеиста, стихийного материалиста и чуть ли не в революционера, чем и пользовались его комментаторы в период существования в России идеологического единообразия. Устойчивость этого искаженного образа Хайяма в значительной мере объяснялась полным отсутствием у подавляющего большинства читателей каких-либо представлений о суфизме и истории суфийского движения в мусульманском мире.

Собственно говоря, приход Хайяма в ряды суфиев был закономерен и почти неизбежен, так как первой его книгой был выученный им наизусть Коран, а вырос он в Нишапуре – одном из главных центров восточноиранского суфизма, когда в нем еще была жива память о великом суфийском Учителе Абу Саиде Майхани и еще звучали приписываемые этому шейху четверостишия, иногда не менее дерзкие, чем те, что впоследствии создал Хайям. Да и само его прозвище «Хайям», объясняемое, по установившейся традиции, предположением о том, что оно связано с шитьем палаток, которым будто бы занимался его отец, могло быть принято в юности самим Омаром в память об одном из первых знаменитых суфиев («Ал-суфи») – Джабире ибн Хайяме, умершем в 867 г. в Куфе.

Но главным доказательством принадлежности Хайяма к мистическому пути являются его религиозное свободомыслие и его собственные проникновенные слова о суфиях и суфийском методе познания, содержащиеся в его духовном завещании – трактате «О всеобщности существования». При этом не следует представлять себе Хайяма участником коллективных суфийских молений («Зикр») или дервишских плясок, поскольку суфизм многолик и многообразен, и уже старший современник поэта и ученого Абу-л Хасан ал-Худжири писал о тайных суфиях-интеллектуалах, следующих по мистическому Пути в одиночестве и без огласки. Дальнейшая и современная история интеллектуального суфизма подтвердила правоту одного из первых его теоретиков, и звучащие время от времени заявления о том, что суфизм присутствует только там, где соблюдается внешняя мистическая обрядность, не имеют ничего общего с действительностью.

Хайям был тайным суфием, во всяком случае, до того момента, когда великий теолог ал-Газали публично обосновал соответствие суфизма религиозным традициям Ислама, и его четверостишия были созданы до того, как в суфийской поэзии утвердилась мистическая символика, так что отчасти Омара Хайяма можно считать ее создателем, что отмечено Джамал ад-Дином ибн ал-Кифти, и поэтому один и тот же суфийский символ – «Чаша», «Вино», «Лоза», «Саки», «Возлюбленная» и др. – в его поэзии может иметь различные значения и толкования, что и нашло отражение в комментариях к рубаи. Позднейшие великие суфийские поэты, такие, как например, автор «Винной касыды» Омар ибн-ал-Фарид (XII–XIII вв.) и Шамс ад-Дин Мухаммад Хафиз (XIV в.), написавший «Поэму о виночерпии» («Саки-Наме»), использовали уже устоявшиеся суфийские поэтические образы.

Путь Омара Хайяма в Россию начался более ста лет тому назад с небольшой подборки вольных переводов его стихотворений, выполненных Василием Величко и опубликованных в 1891 году в журнале «Вестник Европы». Этот интерес явился следствием взрыва всеобщего внимания к четверостишиям иранского поэта, охватившего весь мир после появления поэмы «Рубайят Омара Хайяма», опубликованной в 1859 году в Англии востоковедом-любителем и литератором Эдвардом Фитцджеральдом (1809–1883). В переводах тех лет не всегда ставилась цель адекватного воссоздания стихотворной формы первоисточника: главной целью первых переводчиков была по возможности точная передача мысли оригинала, и нередко они не укладывались в четверостишия, и это лишний раз убеждает нас в том, что его путь к сердцу русского читателя был весьма непрост.

В России к поэтическому наследию великого иранца обращались и мастера перевода, и мэтры отечественной поэзии. Более сорока имен тех, кто приближал слово и мысль Хайяма к русскому читателю, присутствуют под обложкой книги «Омар Хайям. Рубаи», вышедшей в Большой серии «Библиотеки поэта» в 1986 году и являющейся своего рода итогом переводческой работы с четверостишиями поэта в конце XIX и XX веках. В основном из этих же переводов формировались многочисленные издания стихотворений Хайяма, появившиеся в последние годы. Не вдаваясь в детальную оценку их художественных достоинств (а среди этих текстов, бесспорно, есть и переводческие шедевры), все-таки мы вынуждены признать: большинство переводов, включенных в издание 1986 года, и переводческий опыт XX века в целом так и не дали нам подлинного Омара Хайяма; его поэтический автопортрет был вольно или невольно искажен.

Практически все переводы, находящиеся в издательском обороте по сей день, выполнены в советский период, а, как известно, господствовавшая в стране идеология допускала к «советским людям» только «прогрессивных» деятелей прошлого – «борцов за светлое будущее человечества»; а те, кого никак нельзя было подогнать под этот ярлык, оказывались в числе «реакционеров», «мракобесов», недостойных памяти и внимания, или просто отгораживались от читателей стеной молчания, за которой, например, оказались великие поэты-мистики Ирана – младший современник Хайяма Абу-л Маджд Санайи и Фарид ад-Дин Аттар.

Однако популярность Хайяма уже в начале XX века была настолько велика, что игнорировать его всемирную славу и стремление к нему человеческих сердец не было никакой возможности. И те, кто любил Хайяма и ощущал свое духовное родство с ним, пошли на хитрость, создав его мнимый «идеологически выдержанный» облик: один из немногих в истории человечества абсолютно свободных людей, высокий интеллектуал, мистик и индивидуалист был превращен в воинствующего атеиста и раба некоей «прогрессивной идеи», чуть ли не в «пламенного революционера». Это была ложь во спасение, благодаря которой Омар Хайям стал доступен «советскому читателю».

В то же время стремление искусственно «опрогрессивить» Хайяма не могло не отразиться и на содержании переводов, в которых смелые и искренние мистические обращения к Богу, суфийские поиски Пути к Истине, Гармонии, Красоте и Любви нередко превращались в богоборческие или откровенно эпикурейские* декларации, а скрытый мистический и философский смысл его стихотворений полностью игнорировался.

Рассмотрим, например, четверостишие Хайяма «Гам куштаи чоми якмани хохам кард…» Вот наиболее близкий по смыслу к оригиналу прозаический перевод Р.М. Алиева и М.-Н. Османова:

Здесь отразились философские искания Хайяма, его раздумья о путях к Истине. Он убедился, что такие привычные для него инструменты познания, как Разум и Вера, оказались недостаточно эффективными. Хайям опечален этим, но Вдохновение (вино) не покинуло его, и он решает обратиться к Интуиции (дочери вьющейся Лозы)*. Именно в этой иерархии средств постижения Истины – «Разум, Вера, Интуиция» – содержится ключ к пониманию скрытого смысла слов Хайяма, ускользнувшего от его переводчиков.

В самом известном переводе (И. Тхоржевского) это стихотворение звучит так:

Отходя от подстрочника, И. Тхоржевский заменил «Разум» неадекватным ему понятием «мудрость пустая» и исключил слово «Вера».

Несколько точнее выглядит редакция Г. Плисецкого:

Но и в этом переводе печаль разочарования подменена жаждой винопития, а Разум – «книжной ученостью».

Все эти переводы сохраняют лишь поверхностный смысл четверостишия – желание ученого, уставшего от своих трудов, говоря современным языком, как следует «расслабиться» выпивкой с друзьями, – и вполне могут украшать стены питейных заведений для умеренных интеллектуалов. А в переводе В. Державина вместо сомнений одинокого искателя Истины и вовсе возникает образ веселой компанейской пирушки:

Справедливости ради заметим, что таким же в значительной мере является и перевод Э. Фитцджеральда, «поэта мысли» (так называли его современники), в данном случае ограничившегося одномерной интерпретацией хайямовского шедевра. Этот перевод, а точнее – переложение, – безусловно, находится в числе текстов, под влиянием которых создавался интеллектуально сниженный образ «поэта вина и плотских утех»:

Дословный перевод:

Сравним с переводом этого фрагмента поэмы Э. Фитцджеральда, выполненным О. Румером:

И лишь новый перевод хайямовского четверостишия (как может убедиться читатель, сопоставив его с приведенным выше подстрочником, – наиболее точного) сохраняет все ключевые слова оригинала, открывающие путь к скрытому смыслу этого стихотворения:

Хотелось бы также обратить внимание читателей на исламскую эрудицию Хайяма, отразившуюся в этом четверостишии. «Сначала я дам трехкратный развод», – говорит Хайям, и в этих словах содержится одно из важнейших положений шариата, касающихся гражданского состояния мусульманина. Отзвук Корана, шариата и сунны слышен во многих четверостишиях Хайяма. Так, сами образы глины и гончара, многократно отражающие у Хайяма круговорот рождений и смертей человеческих, взяты из 55-й суры Корана («Милосердный»): «Он сотворил человека из звучащей глины, как гончарная». К Корану восходят и упоминаемый Хайямом отказ падшего ангела Иблиса поклониться сотворенному Богом человеку (Коран, сура 7, «Преграды»), и «сладкая пища» Марьям (Коран, сура 19, «Марьям») и т. д. и т. п. Все эти особенности лирики Хайяма долгое время находились за плотной идеологической завесой. Новый же перевод четверостиший Хайяма без оглядки на цензуру был до 1991 года просто невозможен.

Примечательная особенность русских стихотворных переводов из Хайяма – почти все они выполнены мужчинами, за весьма редкими исключениями, которыми современные составители его поэтических сборников обычно пренебрегают.

Между тем поэзия Омара Хайяма имеет общечеловеческое значение и не может рассматриваться как сугубо мужская лирика. В отличие от всех иранских и арабских поэтов и, в том числе, гениального ширазца Хафиза, он в своих стихах, как правило, не призывает возлюбленную, не клянется ей в вечной любви и не рыдает взахлеб, будучи ею покинут. Хайям вместе с «кумиром» – с милой, с любимой – рука об руку пытается заглянуть за пределы бытия, единые для всех людей Земли. Поэтому переводы его четверостиший, выполненные женщинами, в которых Природой изначально заложена великая стратегия жизни, могут достигать высочайших степеней проникновения в духовную Вселенную Хайяма.

...По преданию, за несколько лет до рождения Хайяма в его родном Нишапуре встретились великий ученый Ибн Сина и великий суфий Абу Саид Майхани. После многочасовой беседы, оба подвели ее итог одними и теми же словами:

– То, что я знаю, он (Абу Саид) видит, – сказал Ибн Сина.

– То, что я вижу, он (Ибн Сина) знает, – сказал Абу Саид.

Судя по философским трактатам и поэтическому наследию Хайяма, в нем сочетались и научное знание, и мистическое видение сущности вещей. И, несмотря на свою «скупость» в сочинении трудов, Хайям уже при жизни был признан великим ученым и мудрецом, и другие авторы, ссылаясь на него, прибавляли к его имени такие почетные эпитеты, как «мудрец», «Доказательство Истины», «славнейший шейх», «имам», «Философ мира», «Господин мудрых Востока и Запада» и т. п. Применялось в отношении к нему и почетное звание «Царь ученых», которое до него принадлежало Ибн Сине.

В судьбе Хайяма подтвердились слова Екклезиаста: «От многой мудрости много скорби, и умножающий знания умножает печаль», и поэтому читатель его философских этюдов, успокоенный неторопливой и искусной вязью слов истинного мудреца, вдруг замирает, когда перед ним неожиданно раскрывается бездна отчаяния, безысходности, грусти и сияния преходящей и возрождающейся Красоты – его поэзия.

Источник: Лео Яковлев. История Омара Хайяма, рассказанная им самим. Предисловие (фрагмент).